– Люди разговаривать не хотят.
Она поставила чашку на блюдце, села поудобнее.
– Я – хочу, – объявила она.
Такая прямота меня позабавила, и я не сдержал улыбки:
– О чем?
– О том, что знаю. А знаю я немало, уверяю вас.
– Из-за сестры?
Улыбка ее угасла. Надо же – я-то думал, она давным-давно пришла в себя, спрятала Марлоу в сейф, где хранит детство, заперла и выбросила ключ. Ан нет – упоминание о сестре явно ее раздосадовало.
– Мы с Марлоу не общались сорок семь лет. Не знаю, что она думает про Станисласа и что с ним пережила. Однако я и сама сталкивалась с Кордовой. И не желала об этом говорить. До сего дня.
– А почему передумали?
– Александра.
Ответила она сухо. Нора подалась вперед, опасливо разглядывая птифуры, словно боялась, что они разбегутся, стоит протянуть руку.
– Полиция считает, что Александра покончила с собой, – заметил я.
– Это возможно, – кивнула Оливия. – Но все гораздо сложнее.
– Откуда вы знаете?
– Мы однажды встречались. – Она отпила, отставила чашку и пронзила меня взглядом. – Вы верите в сверхъестественное, мистер Макгрэт? В призраков и потустороннее, в необъяснимые силы, незримые, однако могущественные?
– Да не особо. Но я верю, что человеческий разум умеет преображать все это в якобы подлинную реальность.
– У Станисласа и его третьей жены Астрид поместье в Адирондаке, возле озера Лоуз.
– Да, я знаю. «Гребень».
Она задрала бровь:
– Бывали там?
– Пять лет назад пытался, заехал с визитом. Дальше сторожки не продвинулся.
Оливия одарила меня понимающей улыбкой.
– Я приехала туда в начале июня семьдесят седьмого года. Невезучая актриса. Двадцать девять лет. Кордова готовился снимать «Тиски для пальцев». Его помощница Инес Галло написала моему агенту и сообщила, что Кордова видел меня в «Резне в День святого Валентина» и восхищен моей работой
[79]
.
Она, похоже, смутилась.
– Роль у меня была довольно жалкая – статистка, всю сцену спиной к камере. Я решила, меня жестоко разыгрывают. Но помощница утверждала, что Кордове очень понравилось, он подумывает взять меня на весьма необычную роль, которую написал специально для меня. Приглашает в «Гребень» на выходные – поговорить, обсудить. Жила я тогда в Ист-Виллидж. Одолжила денег у подруги, взяла напрокат «паккард-универсал» и поехала одна. Мне год никто не предлагал ролей. Я была готова на все. И в дороге я сказала себе: ради этой роли я сделаю что угодно – абсолютно что угодно.
Она помолчала, рассеянно погладила пекинеса.
– Дорога там чудесная. Миновав сторожку, тихо катишь себе среди дубрав и низких холмов. Вокруг ни души. Ясный день, жара. Было солнечно, но, помнится, я так нервничала, что вскоре меня обуял смертный страх, будто я в ночную темень пришла на кладбище. То и дело в вышине кричали птичьи стаи – вороны. Я притормаживала, выглядывала, но ни в кронах, ни в небе не было ничего. Пусто.
Она глотнула чаю.
– Дом – гигантский темный особняк, прямо из… ну, я не знаю… из рассказа По. Я припарковалась на стоянке. Машин было немало, будто в поместье позвали и других актрис. А я никак не могла заставить себя выйти. Это было ужасно. Но я хотела получить роль. Мне обязательно нужно было ее получить. Сняться у Кордовы – это предел, понимаете? Я слыхала, это не просто меняет твою профессиональную судьбу – это меняет всю твою жизнь.
Тут она сама себе иронически улыбнулась.
– Я выбралась, постучала в парадную дверь, и мне тут же открыла итальянка – ослепительная красавица, но какая-то безучастная. Ни слова не сказав, поманила меня к столу – снаружи, на увитой глицинией лоджии, уже обедали. Много народу – я никого не узнавала. Решила, что поклонники Кордовы. Сам он не появлялся. Я, правда, толком и не знала, как он выглядит. Спросила кого-то, где же Кордова, и мне, как положено, ответили, что он работает. Меня усадили. Все обсуждали некий предмет, кем-то купленный на частном аукционе. Передавали его из рук в руки. В конце концов он добрался до меня. И едва я его взяла, все отчего-то притихли и спросили, что это, по моему мнению, такое. Странная вещь. Походила на кинжал. Бронзовая рукоять с прихотливой резьбой, узкое лезвие, дюймов пять, посередине непонятное кольцо. Во главе стола молодой блондин в сутане – прекрасный, как Адонис, – посоветовал мне ткнуть этой штукой в запястье, посмотреть, что будет. Все захохотали. Не смеялась только прекрасная итальянка. Я так поняла, жена Кордовы, Джиневра. Она лишь смотрела на меня с тоской, точно пленница, которая страшится заговорить. Я была в смятении, сама не своя, испугалась, что вот-вот разрыдаюсь, но тут кто-то забрал у меня этот предмет, и на том обед завершился. Потом я проверила и выяснила, что это было.
– И что же? – спросил я, поскольку она умолкла.
Она глянула хмуро:
– Колющая игла. В Европе шестнадцатого-семнадцатого веков их использовали при охоте на ведьм. Драгоценные металлы, искусная резьба. Обвиняемую, как правило, раздевали догола, и судья тыкал ее иглой по всему телу. Если где-то не шла кровь и не чувствовалась боль, значит он отыскал ведьмин знак. Разумеется, если ведьмин знак и находили, то лишь потому, что женщина больше не могла кричать. Ее ткнули иглой раз триста, она лежала без сознания и медленно истекала кровью. Среди некоторых увлеченных коллекционеров подобные вещи, древние орудия пыток, пользуются бешеной популярностью.
Нора так увлеклась, что забыла дожевать изрядный кусок пирожного. Изо рта выпала крошка – Нора торопливо подобрала ее с подола свитера и звучно сглотнула.
– Вскоре, впрочем, я выбросила из головы этот курьезный обед, поскольку некая мужеподобная баба с потным лицом и горящими черными глазами объявила, что Кордова готов со мной побеседовать. Меня многочисленными коридорами провели в большую комнату с рядами картотек и длинным столом. Во главе стола сидел человек. Как король на троне, а вокруг горы бумаг, фотографий натуры, костюмов, заметок к сценариям. Он был толстый, но не гротескно, как разжирел Орсон Уэллс, или Хичкок, или даже Брандо. Массивность его была, как бы это сказать, элегантна. Круглое лицо, густые черные волосы, очки – круглые чернильно-черные линзы. Он был красив. То есть мне так кажется. Бывают, знаете, лица, которые завораживают, и однако спустя несколько минут их забываешь, будто мозг не в силах запомнить эти черты, как не в силах вызубрить бесконечное число. Вероятно, это из-за очков – потому что нет глаз. Я поначалу решила, что он слеп, но слеп он не был: поглядел на меня, а затем оповестил, что у меня на губе петрушка. И не ошибся, как ни печально это признавать. Затем спросил, хочу ли я у него сниматься. Само собой, я с жаром ответила да, о да, еще как. Я его пылкая поклонница еще со времен «Силуэтов». Он улыбнулся. А потом засыпал меня неуютными вопросами – чем дальше, тем интимнее и острее. Есть ли у меня семья, парень, веду ли я активную половую жизнь, как часто хожу к врачу, кто мой ближайший родственник? Я здорова? Пуглива? Он вникал в самые глубины. Интересовался, чего я боюсь: высоты, пауков, утонуть, моря. Сколько боли мне приходилось вытерпеть? Каков мой худший кошмар? Я уже заподозрила, что цель допроса – не познакомиться со мной или понять, гожусь ли я на роль, но скорее выяснить, насколько я одинока, кто заметит, если я исчезну или изменюсь. Я то и дело спрашивала, что за роль. Очень хотела почитать сценарий. В ответ – лишь молчание и хитрая улыбка. Наконец вошла какая-то женщина и увела меня. Мне казалось, он терзал меня больше часа. Но нет, всего пятнадцать минут.
