Оливия воззрилась на обмякшую руку в люльке шарфа, словно это посторонний предмет – искалеченный альбатрос, которого она вынуждена таскать на себе.
– Аневризма головного мозга. Врачи списали на стресс за ужином. Я, мистер Макгрэт, прагматик. Я не склонна кликушествовать. Но я знаю точно: они что-то сделали с Александрой. Они заставили ее так поступить.
– Кто – они?
– Семья. Кордова.
– И что, по-вашему, они с нею сделали?
Она поразмыслила.
– У вас есть дети?
– Дочь.
– Тогда вы понимаете, что дети рождаются невинными, но все окружающее впитывают как губка. Образ жизни в «Гребне», мой тамошний эпизод, вопросы Кордовы. Впечатление такое, будто на мне ставили опыты. Я думаю, и на Александре тоже. Вот только она сбежать не могла. По крайней мере, в детстве.
Я глянул на Нору. Та слушала как загипнотизированная. Слова Оливии подтверждали мой вывод: на момент смерти Александра была в ссоре с семьей – пряталась под вымышленным именем, искала какого-то Паука. Непонятно другое: зачем она вернулась в таунхаус? Разве что встретиться с Инес Галло. Может, Галло там и живет.
– Вы не слышали о человеке по прозвищу Паук? – спросил я. – Он как-то связан с Кордовой.
– Паук. – Оливия наморщила лоб. – Нет.
– А Инес Галло? Это не ее прозвище, часом?
– Помощница Кордовы? Насколько мне известно, нет. Но я о ней ничего не знаю – разве что, если не ошибаюсь, она и провожала меня к Кордове. И пока он меня допрашивал, сидела по правую руку, как наемный громила или телохранитель. Или его подсознание.
Я кивнул: раболепный и грозный образ вполне сообразуется с комментариями на «Черной доске».
– Почему о Кордове не говорят? – спросил я.
– Боятся до смерти. Ему приписывается некое могущество – я уж не знаю, подлинное или мнимое. Но точно знаю, что в истории этой семьи творились злодеяния. Я уверена.
– Почему вы не расследуете сама? Очевидно, что тема вас остро волнует. Наверняка в вашем распоряжении огромные ресурсы.
– Я обещала мужу. После того, что случилось, он попросил меня оставить все это в прошлом. Начни я баламутить воду, докапываться до правды, вдруг бы я лишилась и другой руки? А потом и ног? Видите ли, в глубине души я отчасти верю, что эта девочка вызвала в комнату нечто и задуманное отмщение осуществилось по плану. Я заплатила за некую якобы обиду, которую нанесла сестре.
Я вспомнил о смертном проклятии. Будем честны: с тех пор, как мы в него вляпались, опасностей в жизни прибавилось: я чуть не утонул. «Мало-помалу незаметно пожирает разум, – говорила Клео. – Совершенно тебя изолирует, сшибает лоб в лоб со всем миром, оттесняет на грань, на окраину жизни». Я вполне понимал, как подобное может случиться с тем, кто идет по следу Кордовы.
Оливия вздохнула. Она устала, побледнела – запал иссяк.
– Боюсь, у меня мало времени, – заметила она, покосившись на дверь.
Увлекшись, я и не заметил, что давешняя женщина в сером – секретарша, надо полагать, – сунула голову в комнату, безмолвно напоминая хозяйке о следующем неотложном деле.
– Вы упомянули Аллана Каннингэма, – сказал я. – Перед смертью Александра лежала в «Брайарвуде». Я выяснял обстоятельства ее поступления, но Каннингэм не поддался. Не поможете мне с ним?
– Меня Аллан уверял, что Александра вовсе не была пациенткой, – в некоторой растерянности ответила Оливия. – Но я, конечно, еще спрошу. Мы до конца марта пробудем в Санкт-Морице. – Она сунула ноги в туфли. – У вас есть телефон – это номер моей секретарши. Если я смогу быть хоть чем-то полезна, позвоните ей. Она мне передаст.
– Я очень признателен.
Оливия поднялась с дивана – пекинесы плюхнулись ей под ноги на ковер – и поправила шарф на парализованной руке. Мы с Норой тоже встали, и Оливия с обезоруживающей улыбкой, блестя глазами, сжала мою руку.
– Это было чистое удовольствие, мистер Макгрэт.
– Благодарить следует мне.
Мы все шагнули к двери.
– Еще кое-что, – сказал я.
Она остановилась:
– Слушаю вас.
– Как бы мне поговорить с вашей сестрой?
– Она вам ничем не поможет, – рассердилась Оливия. – Она и себе-то помочь не в состоянии.
– Она была замужем за Кордовой.
– И с первого до последнего дня просидела на барбитуратах. Вряд ли запомнила хоть что-то – ну, может, пару перетрахов.
Вот оно: под безупречной элегантностью мелькнула дочь полка.
– И все-таки беседа с ней была бы бесценна. Что она видела, что он за человек, как жил. Она же инсайдер.
Оливия, непривычная к возражениям, надменно воззрилась на меня в упор. Может, злилась, что даже спустя все эти годы при ней по-прежнему всплывает имя Марлоу.
– Даже если я дам адрес, она с вами говорить не захочет. Она ни с кем не видится, кроме горничной и дилера.
– Откуда вы знаете?
Оливия глубоко вздохнула:
– Ее горничная еженедельно приносит мне счета и докладывает о состоянии ее здоровья. Моя сестра не знает, что осталась без гроша, а за ее уход и наркотики уже двадцать лет плачу я. И если вас интересует, отчего я не устроила ее в «Бетти Форд», «Обещания»
[80]
или тот же «Брайарвуд» – уверяю вас, я устраивала. Одиннадцать раз. Без толку. Есть люди, которые попросту не желают трезветь. Реальность им не нужна. Жизнь подставила подножку – им удобнее так и валяться носом в грязи.
– Ну хорошо, – сказал я. – Но если это правда…
– Еще какая! – огрызнулась она.
– …тогда Марлоу тем более бесценный источник. Даже самый ненадежный свидетель в душе таит истину.
Оливия с вызовом смерила меня взглядом, опять вздохнула:
– «Кампаниле». Бикмен-плейс. Квартира одиннадцать ноль два. – И она стремительно поплыла к двери, а ее мохнатая свита, вывалив языки, судорожно засеменила следом. – Поговорите с консьержем Гарольдом, – бросила Оливия через плечо. – Я попозже ему позвоню. Он все устроит.
– Спасибо вам огромное.
– Когда увидитесь с ней, меня не упоминайте. Ради вашего же благополучия.
Честное слово, губы ее искривила мимолетная самодовольная усмешка.
– Даю слово.
Она проводила нас по галерее к вестибюлю, где уже поджидал старый гардеробный хрыч. Он совсем закаменел, словно час с лишним так там и простоял.
