Я включила свет в коридоре и скинула ботинки. На кухне достала телефон и набрала бабушку, второй раз за день. Я понимала, изменись что, она тотчас позвонит, но пересилить себя не могла.
— Алленария, — голос бабушки звучал скрипуче — укоризненно, — За последние несколько часов ничего не изменилось. Чего трезвонишь?
Не знаю, что насторожило меня больше — старушечий тон или сварливая фраза.
— Бабушка?
Шумный выдох в трубку, и снова родной голос:
— Извини, я что-то не очень хорошо себя сегодня чувствую. Устала, наверное, да и голова болит.
— Я могу приехать. Прямо сейчас. Хочешь? Ты не должна быть одна.
— Я не одна, Лена. Не надо. Это и так тяжело для меня, а если ты будешь под боком, я совсем расклеюсь.
— К выходным я все равно приеду.
— Тогда до выходных.
Вместо утешения разговор лишь добавил беспокойства. Нельзя так с бабушкой, какой бы сильной она не была, у любой прочности есть предел. Предложение Влада обретало все большую и большую привлекательность.
Я вошла в свою комнату, прикидывая, собрать вещи сейчас или подождать. Дверь была как всегда не заперта, поэтому я не сразу его заметила, пока не столкнулась с нос к носу.
— Добрый день, — поздоровался мужчина.
Сердце гулко стукнуло о ребра, и провалилось куда-то вниз.
— З-з-здра-авствуйте, — машинально ответила я.
Псионник, смутно знакомый, по-моему, он был тогда в кабинете у Демона и ещё вроде девушка. Мужчина поднялся с дивана, и его заметно повело в сторону, качнуло, как на ветру. Пьяный? Нет, скорее, смертельно усталый. Выглядит как человек, не спавший несколько суток. Карие глаза с непомерно длинными ресницами, ввалились; щетина отливала синевой.
— Дождался, наконец, — констатировал мужчина, и кивнул, словно соглашаясь с самим собой, или одному ему видимым собеседником.
— Я…я, — связных слов у меня не получалось.
— Да. Вижу. Ты. И тебе надо умереть! Потому что ты убийца, — снова этот невообразимый кивок, — Так будет правильно.
Он сунул правую руку в карман и извлёк нож. Мой нож. Один из десятка, лежащего в кухонном столе. Я окаменела. Вид двадцатисантиметрового блестящего лезвия завораживал. Какое длинное, бесконечное, взгляд ни как не мог охватить его целиком. Солнечный луч отразился и пробежался по кромке. "Самая лучшая нержавеющая сталь в стране. Удобная рукоять, идеальная балансировка. Самозатачивающееся лезвие, подставка в подарок и всего за девяносто девять" — вспомнились мне слова телевизионного зазывалы, тогда я единственный раз купила товар в телемагазине, и, по всей видимости, зря. Потому что сейчас этот позапрошлый лидер продаж испробуют на самой хозяйке.
Я закричала. Попыталась. На самом деле рот открылся и из него вышли сиплые шуршащие звуки. Отпрыгнула за порог и хлопнула дверью. Он успел выставить ногу, створка отскочила в обратную сторону. Бежать, быстрее. Ноги двигались медленно, разумом я уже заперла входную дверь, поставив заслон между мной и псионником, а тело ещё делало первый рывок. Он был не в форме, я в панике. Не вписавшись в поворот коридора, я налетела на детский велосипед, опрокинула, упала сама, стукнувшись коленями. Но сейчас это не имело значения. Успела вскочить, и тут он меня догнал, схватил за волосы и дёрнул назад, на себя. Не рассчитал. Мы оба грохнулись в коридор. Он снизу, я сверху. Разница в том, что в руках у него был нож.
Лезвие вошло мне в предплечье и вышло под ключицей, противно царапнув кость. Вот теперь я закричала. Звук рождался, в горячей пульсирующей воронке раны. Я не знаю, с чем сравнить, моей самой сильной травмой были расцарапанные коленки да вывихнутые лодыжки. Я и не представляла, как боюсь боли. Звук превратился в жалобный скулёж.
Мужчина шевельнулся и спихнул меня с себя на бок. Рукоять стукнула об пол, посылая новый сгусток пламени в плечо. Я захлебнулась криком, горло отказывалось воспроизводить то, что от него требовали. Поднимаясь, псионник снова забубнил, но я не разобрала ни слова.
Он встал на колени и опустил руку мне на шею. Потом вторую. И надавил.
Весь мир сосредоточился на чужом, отстранённом лице и этих сильных руках, не дающих сделать ни вдоха. Даже боль, вгрызающаяся в тело, отошла на второй план.
Я вцепилась в него здоровой рукой, пытаясь ослабить хватку, оттолкнуть. Задействовала бы и раненую, но та не шевелилась. Специалист был порядком измотан и ненамного крупнее меня, но все равно сильнее.
Когда лицо мужчины стало расплываться, растворяться во внезапно сгустившейся темноте, раздался звон, а может, это уже в ушах зазвенело, и хватка ослабла. Воздух тоненькой живительной струйкой стал поступать в лёгкие. Я сипела, пытаясь вдохнуть как можно больше.
— Ш-ш-ш, — раздалось над ухом, и что-то холодное коснулось щеки, — Врачи сейчас будут.
Я сморгнула набежавшие слезы. Рядом сидела Варисса, между мной и мужчиной, и протирала лицо холодной влажной тряпкой.
— Не шевелись. Я скорую вызвала, и имперский корпус. Ишь до чего дошли, средь бела дня девчонок резать начали. У, ублюдок, — зло выругалась она, ногой пнула лежащего мужчину.
Весь его плащ был обсыпан мелким зелёным крошевом. В таких бутылках продают самый дешёвый портвейн, Сема их просто коллекционирует. Собрал столько, что в комнате уже не помещаются. Вот и выставляет потихоньку в коридор возле своей двери.
— Он псионник, — прошептала я, чувствуя, как боль снова начинает завладевать телом и сознанием.
— И что? — бабка была непоколебима, — Значит ему все можно, да?
Коммуналка быстро наполнилась людьми — врачи, люди в погонах и, по-моему, ещё кто-то. Стало шумно. Бабку куда-то увели в сопровождении конвоя. Судя по голосу, клятвенно обещавшему показать служивым, как надо работать, Варисса осталась довольна.
Мной занялись врачи. Укола я не почувствовала. Боль затихла, и стало хорошо. Дурацкий скулёж, ввинчивающийся в голову, исчез, оказалось, хныкала я. Все вокруг плыло и шаталось, создалось впечатление, что лежишь на волнах. Люди в белом то и дело склонялись к лицу и постоянно говорили смешными непонятными словами. Что-то о кровопотере, кубиках, давлении. Все стало отрывочным. Грязно-серый потолок, с выпуклыми уродливыми сварными швами. Длинные коридоры с неровным полом. Много белого слепящего цвета и короткая острая боль, пробившаяся даже сквозь болеутоляющее.
Нож вытащили. Но наутро было такое ощущение, будто врачи, долго не думая, зашили рану вместе с лезвием. Горло было в относительном порядке — лёгкая хрипота, больно глотать и жуткий синяк на шее. Вот, собственно, и все. Легко отделалась.
Звонила бабушка. Добрые люди ей сообщили о случившемся. Вызвалась приехать, но я отговорила её же словами, в том смысле, что толку от жалости и переживаний не будет.
Волнуясь за Вариссу, я ждала прихода следователей корпуса. Но пришли совсем другие люди. Вернее, пришёл. А я думала, мы попрощались навсегда.
