— Покажешь?
— Да, — Станин повернулся к столу и застучал по клавиатуре.
Рубашка на спине натянулась, обрисовав рельеф мышц. Раньше я не понимала девушек, млеющих от плакатов с полуголыми накачанными парнями. Сейчас сама едва сдержала вздох. Один раз мы уже не смогли держать себя в руках, столкнулись, да так, что искры до сих пор сыплются.
Используя личный код, псионник вошёл на сайт службы контроля и вывел на экран фотографию.
— Смотри, — он отодвинулся, — знаешь её?
Несколько минут я разглядывала изображение молодой женщины с длинными тёмными волосами, чёрными глазами, смуглой кожей и губами, по форме напоминавшими сердечко.
— Вроде нет.
— Синита Матвеевна Игошина, проходила у меня по одному делу. Вы с ней в соседних камерах сидели.
С монитора на меня смотрело красивое, но абсолютно незнакомое лицо.
— Она под видом земного воплощения смерти явилась нашему стрелку и дала чёткие указания на твой счёт.
— Она тоже того? — я покрутила пальцем у виска.
— Нет. К обречённым эта девушка имеет отношение постольку — поскольку. Пару раз была на собраниях, рассказала о помиловании, а потом пропала. Думаю, присматривала исполнителя: молодого, восторженного, не шибко умного. Выбрала того, кто занимается спортивной стрельбой из лука. Хорошо хоть не из автомата.
— И что? — понять, зачем этой девушке понадобилось кого-то убивать, я по-прежнему не могла.
— Погоди, — Станин склонился и вывел на экран другую картинку. — Может, это освежит твою память.
На экране появился черно — белый рисунок. Такие обычно показывают в передаче "Криминальный вестник империи". Люди на них неуловимо похожи друг на друга. Фоторобот. У девушки была короткая мальчишеская стрижка, глаза утратили блеск и игривость, и только губы так же провокационно складывались в сердечко. Та же самая женщина, но в более грубом варианте.
— Официантка на открытии в Заславле, та, что дала мне бокал, — вдруг узнала я.
— В точку. Её уже опознали. Гош сейчас в контакте с Заславскими объявляют в имперский розыск, — Демон повернул голову, и его губы отказались в сантиметре от моей щеки. — Что у вас с Гошем?
— Тебе какая разница? — получилось обиженно, но и черт с ним.
— Он мой друг. Не хочу, чтоб ему причинили боль.
— Боль?! — от негодования меня едва не затрясло. — Да, как ты смеешь! Ты! Ты!
— Я.
— Значит, спать со мной — нормально, а поговорить — нет. Потом забыть, словно ничего и не было — это тоже в порядке вещей? Пусть так. Скажи об этом прямо, — я взялась за сумку, но тут же оттолкнула её обратно. Из кармана выпала зубная паста и откатилась к скомканной блузке. — Знаешь, почему я с ним? Да потому, что он единственный, кто не думает о моем благе. Все заботились обо мне: родители, бабушка, соседи, друзья, друзья друзей. Подавитесь вы своей заботой и ответственностью, — я схватила несчастный тюбик и швырнула.
— А как насчёт твоей ответственности? — псионник не пошевелился, даже когда паста пролетела рядом с плечом.
— Никак, — огрызнулась я, — без меня ответственных навалом.
— То, что ты только о себе думаешь, я понял, а о других?
— О ком, например? — с вызовом спросила я.
— О Гоше, — Демон добавил в голос вкрадчивости. — Если блуждающий воспользуется им и доберётся до тебя?
— Всё кончилось, вы сами сказали, — переходить от наступления к защите мне не понравилось.
— Не тебя ли только что пытались убить?
— Но ведь… — правильные слова разбежались от меня, — так нечестно.
— А ты чего хотела? Официального уведомления? — он развёл руками. — Поставь себя на моё место. Одно твоё присутствие подвергает опасности людей. Представила? Тебя же просили держаться подальше от псионников, — каждое его слово дышало укором.
Я вспомнила тот день, когда бежала по безликим коридорам больницы из одного отделения в другое. Вспомнила боль в зашитой и перебинтованной руке. Свои нападки на врачей, требование сказать хоть что-то о нем. А когда Демон очнулся, то отправил меня домой и велел держаться от него подальше.
— Думала, это предлог, чтобы не видеть меня, — я покачала головой, — но Гош со мной.
— Я ему не говорил.
— Почему?
— За этим стоит пси-специалист. Любой из тех, с кем я здороваюсь за руку, может быть причастен. Поэтому мы молчали, — он вздохнул, словно разговор его утомил. — Так всё-таки, почему ты с ним?
— Назло. Ты велел, а я наоборот, — вышло бестолково, но он понял.
— Тебе удалось меня позлить.
— А тебе меня.
— Если ты накричалась, предлагаю закончить этот идиотизм и начать следующий, — его рука легла мне на талию.
— Не знаю. С Гошем было не так уж плохо, — я не смогла удержаться от иронии.
— Ты опять хочешь меня разозлить, — он наклонился, и слова перестали иметь значения.
Я чувствовала его губы на своих, тепло дыхания, прижималась к твёрдому телу. Каждый его поцелуй как открытие, каждый словно первый. С Дмитрием вопросов оставить или прогнать не возникало. У меня не было сил оторваться от него.
Он провёл рукой по спине, я выгнулась, хватая воздух горящими губами. Мелькнула мысль запереть дверь и послать всё остальное куда подальше.
— Слава императору, — раздался голос за спиной. — Помирились.
Я повернула голову, Станин продолжал прижимать меня к себе. В дверях стояла вездесущая бабка.
— То-то же. Измучил девчонку, лоб здоровый, — высказалась Варя. — Она все глаза себе выплакала, ни одной ноченьки не спала.
Дмитрий нахмурился и вопросительно посмотрел на меня. Варисса прошла в комнату, оглядела беспорядок и покачала головой.
— Переезжаешь? Тоже дело. Вы так кричали, что Сему напугали. Он собрался патруль корпуса искать, а ты ведь знаешь, какие сложные у него с ними отношения.
Продолжая что-то говорить, соседка скользнула взглядом по монитору, задержав внимание на изображении чуть дольше, чем надо. Станин напрягся. Мгновение назад обнимал, а в следующее уже стоял перед бабкой. Превращение в псионника было стремительным, словно другой человек целовал меня минуту назад. Этот же пугал и завораживал, от него веяло опасностью, силой и железной волей. Я вздрогнула. Это прилагательное стало именем нарицательным по отношению к одному человеку — Нирре Артаховой.
— Вы её видели, — не вопрос — утверждение.
— Приходила четыре дня назад, — кивнула бабка, — комнату посмотреть.
— Посмотрела?
— Нет, — Варя фыркнула, — Лены не было, я и не пустила. А была бы дома Теська, — конец фразы она договаривала уже в коридоре, — та всех пускает, а мужикам ещё и красную дорожку постелет.
