— Татька, — взревело ближе, — курва!
— Нам нужно имя. И мы уйдём.
— Лешка Веснявин, она с ним в одном классе училась, — женщина ухватилась за ручку. — Уходите.
Дверь захлопнулась, и в неё с той стороны ударилось что-то тяжёлое. Торопливый женский голос, захлёбываясь, объяснял, мужской ревел, последовал ещё удар.
— Пошли, — скомандовал Гош, — Если бы ей нужна была помощь, она бы попросила.
— Уверен?
— Нет, — звуки стали стихать, — всем не поможешь. Сейчас она не примет помощи ни от кого.
"Всем не поможешь", — какая мерзкая фраза. Уходя, я оглянулась на дверь раза два.
Три минуты потребовалось специалисту, чтобы выяснить адрес Веснявина, и десять, чтобы добраться до частного сектора, вплотную лепившегося к высотным многоэтажкам. Коробки из бетона и стали сменились приземистыми деревянными постройками, асфальт дорог — бугристым замерзшим песком, городской гул — хрустом лопающегося под колёсами льда.
Дверь открыли сразу, словно ждали. Парень, виденный мной один раз в жизни, за прошедшие два года вырос. Разница между четырнадцатью и шестнадцатью была очевидна. Он по-прежнему остался прыщавым подростком, но теперь я бы его так просто из автобуса не выкинула. Худой и сутулый пацан был выше меня на голову.
— Чего надо? — спросил он ломким голосом.
— Того, — Гош пнул дверь и бесцеремонно ввалился в прихожую, — родители дома?
— Нет, а чё?
— Ничё, советую позвонить, — Гош достал корочки. — Корпус правопорядка.
— Да ладно, — он близоруко сощурился, — я ничего не делал.
— Что у тебя с Эилозой Тавриной произошло?
— Ничего, — парень оглянулся куда-то вглубь квартиры. — Она давно умерла.
— Два года и три месяца, — вставила я.
— Мне вызвать службу контроля? — уточнил Гош.
— Нет, — парень снова оглянулся, — Послушайте, чего вам от меня надо? — вопрос прозвучал беспомощно.
— Гош, выйди, — попросила я.
— Зачем?
— Она здесь, — я повернулась к пацану, — где твой кад-арт?
Веснявин машинально поднял руку к груди и провёл пальцами по футболке. Камня разума не было. Именно так любит общаться Эилоза.
— Буду за дверью, — кивнул псионник и, пристально посмотрев на парня, вышел на крыльцо.
— Она этого не забудет, — сглотнул пацан и повёл меня по полутёмному коридору.
Я разглядела очертания плиты и мойки — справа располагалась кухня. Слева — пара закрытых дверей, стена с растительным узором обоев, под ногами линолеум. Обычный дом обычной семьи.
— Она в меня влюбилась, — выпалил Лёшка, прежде чем взяться за ручку очередной двери. — Ну, может, и не влюбилась, так, запала, а я парням рассказал. Они ржать начали. Элька ревела и со мной не разговаривала до самого… того.
Я вытолкнула её из автобуса и получила хвост, а этот оплевал чувства и удостоился лишь редких нерегистрируемых посещений. А ещё говорят, высшая справедливость существует.
Веснявин открыл дверь. Эилоза стояла посреди комнаты, невысокая, хрупкая, почти красивая, вечно обречённая общаться с теми, кого ненавидит. Увидев меня, она не удивилась, не задала ни одного вопроса. Мёртвые лишены любопытства и эмоций, за исключением ярости.
— Поговорим?
Она молчала.
— Знаю, почему ты не приходишь. Знаю, что подсунули мне в дом, — я остановилась напротив. — Ты сказала: "Много чего" случилось, может, теперь расскажешь?
— Нет, — она смотрела только на парня.
— Нет? Тогда ты не вернёшься. У тебя останется только он.
Я врала, лоскуток уже изъяли, и ничто не мешало ей прийти в гости. Люди, в отличие от блуждающих, умеют врать весьма неплохо.
Девушка, почти девочка, повернулась.
— Она приходила.
— Кто?
— Тень.
— Эилоза, пожалуйста, — попросила я, — кто?
— Она была тёмной. Совсем. Сквозь неё не видно тумана.
— Мужчина? Женщина?
— Вы все одинаковые.
Я закрыла глаза и сосчитала до пяти, если сейчас сорвусь на призрак, самой потом стыдно станет, как тогда в автобусе.
— Извините, что помешала, — пробормотала я, отворачиваясь, — не знаю, что за мужик живёт с твоей матерью. Отец? Отчим? Сожитель? Если это не приобретение последних дней, вряд ли он был тебе другом.
— Не могу войти туда, — Эилоза шевельнулась, тёмные глаза вспыхнули. — Она там, и я не могу.
— Верю. Но вряд ли он сидит возле неё двадцать четыре часа в сутки.
Призрак склонил голову. Я шагнула за порог, там меня и нагнал её голос.
— Нет власти большей, чем мы даём над собой сами. Это сказала ты, — я развернулась, но девушка уже уходила, растворялась в воздухе.
Парень вздохнул. Чего было больше в этом звуке, облегчения или разочарования, не знал и он сам.
Слова, брошенные в спину, отозвались болью, а потом воспоминанием. Когда-то Эилозе раз за разом приходилось слышать от меня эту фразу. Схватив телефон, я набрала номер. Он ответил после первого гудка.
— Илья, — закричала я, выбегая на крыльцо, — помнишь, что, по-вашему, написала Нирра в предсмертной записке?
— Нет власти большей, чем мы даём над собой сами. Изречение изволистов, — устало отозвался Лисивин.
— Я знаю, чья это фраза. И я знаю, что бабушка не могла её написать.
— Лена.
— Выслушайте, — Гош пристально посмотрел на меня. — Когда Эилоза в первый раз пришла, я…
— Первый хвост — это всегда страшно, — отозвался бабушкин друг, — представляю, как ты испугалась.
— Нет, не представляешь, — Гош открыл дверцу, и я забралась в машину. — Не можешь. Когда что-то невидимое наваливается на тебя среди ночи и ты падаешь, падаешь. Снова и снова.
— Лена, успокойся.
— Я спокойна. Когда Влад привёз ко мне Нирру, я сидела в шкафу, держа в руках самый большой кухонный нож. И, как заведённая повторяла эту фразу. Знаешь, когда надежды не остаётся, начинаешь верить во что угодно, даже в волшебные слова.
— Тебя же предупреждали, что так будет, — я слышала в его тоне мягкий укор, — и я, и Нирра.
— Слова тех, кто ни разу не переживал атаку, звучали неубедительно, — продолжала я. — К тому времени я не спала уже двое суток. Угадайте, что сказала Нирра?
— Что?
— Что нет ничего глупее, чем цепляться за слова идиотов, которые из-за них же и умирали сотнями. Понимаете?
— Не очень.
— Она могла написать что угодно, только не эту глупость, в которую сама не верила. Это же Нирра!
