Запрокинув голову, он удивленно посмотрел на подтаявший снег на потолке пещеры. Затем повернул голову в сторону и не менее удивленно ткнул указательным пальцем в стенку. Палец полностью вошел в снег, и Харп тут же выдернул его. Когда он вновь увидел свой палец, целый и невредимый, на лице его появилось выражение несказанного облегчения.
Само лицо Харпа вновь удивительным образом изменилось. Оно сделалось более широким, округлым, даже как будто немного оплывшим, уголки губ растянулись в стороны, а глаза превратились в узкие щелочки.
Посмотрев на удивленно наблюдавшего за всем происходящим Марсала, Харп с укоризной покачал головой:
– Кто ж так строит?.. Хибара, того гляди, рухнет… Халтура налицо!
Марсал пожал плечами и извинительно развел руками. Харп с осуждением цокнул языком.
В следующую секунду лицо Харпа вновь изменилось. Теперь черты его заострились, сделались резкими и рельефными. Глаза, нацеленные на Марсала, были холодны, как забытый на морозе стальной прут. Марсал почти физически ощутил волну агрессивного напора, исходившую от нового Харпа.
– Так, – медленно, намеренно растягивая слова, произнес Харп. – Значит, мы здесь с тобой вдвоем?
Не понимая, кто с ним сейчас разговаривает, Марсал на всякий случай утвердительно кивнул.
– Так, – повторил Харп. – А где остальные?
Марсал недоумевающе пожал плечами.
– Так. И сколько мы уже здесь?
Часы находились у Харпа, а потому Марсал только беспомощно пожал плечами.
– Так… – Харп оглядел стены и свод пещеры. – И как мы будем отсюда выбираться?
Марсал взглядом указал на завешенный одеялом выход из пещеры. Харп подошел к выходу и, не притрагиваясь рукой, внимательно осмотрел одеяло.
– Охрана? – не оборачиваясь, спросил он.
– Что? – не понял Марсал.
Харп бросил на него недовольный взгляд через плечо.
– Я спрашиваю, какая охрана на выходе?
Марсал непонимающе развел руками.
Харп презрительно сплюнул.
– Фуфел мокростопый…
Он поднял руку, чтобы сорвать закрывающее выход одеяло, и вдруг замер с протянутой вперед рукой, подобно каменному изваянию, указывающему известный только ему одному путь в никуда.
Затем, так и не коснувшись одеяла, рука медленно опустилась.
Так же медленно Харп развернулся и растерянно посмотрел на Марсала.
– Марсал… – тихо произнес он.
Марсал с облегчением перевел дух: наконец-то перед ним был тот самый Харп, которого он знал.
– Ну и напугал же ты меня, Харп…
Марсал натянуто улыбнулся: он все еще опасался, что новая метаморфоза может превратить Харпа в чужого, совершенно незнакомого человека, от которого неизвестно чего можно было ожидать.
– Проклятие…
Харп сдернул с рук перчатки, выхватил из стены пригоршню снега и приложил его к лицу.
– Черт! – в сердцах воскликнул он, раздраженно стряхнув остатки снега с рук. – Из-за этой слизи даже умыться невозможно!
– Что случилось, Харп? – осторожно спросил Марсал.
– Ты о чем? – Харп недоумевающе посмотрел на него.
Найдя коврик из теплоизоляционного пластика, он сел, поставив между ног вещевой мешок.
Марсал вкратце пересказал Харпу, что произошло в снежной пещере незадолго до этого.
– Мне казалось, я вижу перед собой множество разных людей, каждый из которых в чем-то, самую малость, похож на тебя, – подвел итог всему сказанному Марсал.
Харп усмехнулся и покачал головой.
– Наверное, я просто спал…
– Нет, – уверенно покачал головой Марсал. – То, что я видел, не было похоже на сомнамбулический бред.
– Я ничего не помню… Правда, сон я видел какой-то странный…
Харп задумался, прекратив рыться в вещевом мешке.
– Что именно? – спросил Марсал.
– Да так, – недовольно дернул щекой Харп. – Глупость какая-то…
– И все же…
– Мне снилось, что я рождаюсь и снова умираю. Рождаюсь и умираю. Умираю и рождаюсь вновь… Это была какая-то бесконечная череда рождений и смертей, которой невозможно было положить конец. Я был не жив и не мертв – все время где-то на грани между жизнью и смертью… И самое ужасное, что все это происходило с такой невероятной скоростью, что во время очередного рождения я не успевал даже увидеть, что за мир я посетил, а умирая сотни раз, не мог понять, что такое смерть… А, – с показной беспечностью махнул рукой Харп, – чепуха все это… Держи!
Достав из пакета кусок мяса и лепешку, Харп передал еду Марсалу. Странные и необъяснимые превращения Харпа, свидетелем которых он стал, напрочь отбили у Марсала аппетит. Да и демонстративно беззаботный вид, с каким Харп закончил рассказ о своем необычном сне, вовсе не обманул Марсала. Однако, не подавая вида, что встревожен, он откусил кусочек от промерзшего ломтя мяса и прижал его языком к верхнему небу.
– Кстати, поспали мы неплохо, – заметил, взглянув на часы, Харп. – Без малого десять часов.
– До рассвета еще долго, – сглотнув растаявший мясной сок, ответил Марсал.
– И что ты предлагаешь? – Харп вопросительно глянул на него.
Марсал молча пожал плечами.
– Может, пойдем дальше? – ненавязчиво предложил Харп. – Что толку сидеть на одном месте?
– Снаружи не меньше семидесяти градусов мороза, – осторожно напомнил Марсал.
– Ну и что? – беззаботно дернул плечом Харп. – Здесь-то мы не замерзли, хотя и спали. А это значит, что слизь надежно защищает от холода.
Харп не хотел говорить Марсалу, но, копаясь в вещевом мешке, он приоткрыл бидон со слизью и заглянул в него. Слизь оставалась прозрачной, однако в ее прежде однородной массе теперь стали заметны более плотные комочки. Быть может, это произошло по причине переохлаждения слизи и не влекло за собой никаких недобрых последствий. Но Харп все же опасался, что изменение структуры слизи могло явиться первым признаком того, что она начинает портиться. Именно поэтому Харп хотел как можно скорее добраться до конечной цели своего пути. Хотя прекрасно понимал, что это вовсе не снимало всех проблем, поскольку не было никаких прямых свидетельств, что за западными горами простирается земля обетованная. Или же где-то там находится выход, через который можно покинуть этот застывший мир.
– Ну так что? – вновь спросил Харп у Марсала, прожевав лепешку.
– Можно, конечно, попробовать, – с неохотой согласился Марсал, всем своим видом давая понять, что если бы он один принимал решение, то предпочел бы отсидеться в снежной пещере до утра.
Харп не дал сомнениям Марсала перерасти в открытое неприятие самой идеи ночного перехода.
