Лед под ногами Пилата вспучился и, расколовшись на куски, опал.
Оказавшись в воде, Пилат отчаянно цеплялся пальцами за продолжающуюся крошиться кромку льда. Рванувшись всем телом вперед, он попытался выбраться, но рюкзак за плечами тянул его вниз, под лед.
Павел сбросил свой рюкзак и кинулся на помощь Пилату.
– Не подходи! – закричал Пилат. – Лед ломается.
Павел лег на живот и, чувствуя, как дрожит и прогибается под ним лед, пополз к полынье.
Подобравшись к самой кромке, он одной рукой ухватил Пилата за ворот, а другой вытащил нож и обрезал лямки рюкзака у него на плечах. Перебирая руками куртку Пилата, он стал медленно вытаскивать его из воды. Пальцы, схваченные ледяной водой и ветром, деревенели, отказывались слушаться. К тому времени, когда ему удалось наконец перевалить все тело Пилата на лед, он сам был по пояс мокрый.
Оттащив Пилата от края полыньи, Павел поднялся на ноги и стал поднимать Пилата.
– Поднимайся, поднимайся же, – зло бормотал он, трясясь и стуча зубами от пронизывающего тело до самых костей холода. – Надо идти, иначе мы здесь околеем.
Пилат, совсем было вставший на ноги, рухнул на колени.
– Не могу, – простонал он.
Павел чувствовал, как ледяная корка сковывает мокрую одежду. Холод пробирался все глубже в тело, сдавливая сердце, останавливая его прерывистый бег.
– Идем, Пилат, идем… Какой ты, к черту, прокуратор…
Пилат стоял на четвереньках и пытался, отталкиваясь коленями, двигаться вперед, но только снова и снова падал, беззвучно плача от обиды на собственное бессилие. Павел тянул почти неподвижное тело за воротник, сам не понимая, куда и зачем его тащит, – для промокших насквозь, замерзающих людей не было спасения в бескрайней белизне ледяной пустыни. Но Павел все еще полз, волоча за собой Пилата, к краю цирка, за которым, как обещал Пилат, должен быть спуск в мир солнца и тепла.
Две большие черные тени скользнули по льду.
Павел упал, перекатился на спину и посмотрел вверх.
В небе над ним, раскинув большие перепончатые крылья, кружили ларнии.
– Эй, – еле слышно прошептал Павел и взмахнул рукой, чтобы привлечь их внимание.
Ларнии снизились, и одна из них бросила вниз веревку с привязанным к ней большим трехконечным крюком. Крюк скользнул по льду и, впившись Павлу в бок, подцепил его, словно тушу на скотобойне. Ларнии вместе схватились за веревку и, хлопая крыльями и хохоча, потащили Павла по льду назад, в сторону перевала.
Лежавший рядом на льду Понтий Пилат видел, что произошло, но у него не было сил, чтобы хоть как-то вмешаться.
Теперь, когда он остался один, лишь меркнущее сознание еще заставляло его ползти вперед.
И он дополз, хотя и сам не знал, сколько времени занял и чего стоил ему этот страшный путь. Негнущимися руками уцепился он за выступающие из-под снега черные камни и, перевалив тяжелое и неподатливое, словно чужое, тело через край площадки, покатился вниз.
Глава 29
Оказавшись в одиночной камере, Шайха первым делом освободил руки от стягивающей их веревки.
Он все еще не мог прийти в себя от удивления после услышанного им разговора двух Глоров. Они говорили о Глумзе, как о живом человеке! Невероятно! Выходит, Павел прав, и Гельфульд Глумз действительно жив?.. Ради такой новости стоило побывать в плену у Глоров! Но она же стоила и того, чтобы поскорее выбраться отсюда.
Меняясь с Павлом одеждой, Шайха рассчитывал еще какое-то время покрутиться в лагере, прикрывая отсутствие Павла, и, может быть, даже уйти вместо него в Лабор на формирование нового взвода. Выдавать себя за М-5 было несложно – в лагере не осталось никого, кто бы хорошо знал Павла. Шайха никак не ожидал, что схватят его так быстро. По его мнению, люди Глора должны были какое-то время понаблюдать за ним, чтобы выяснить возможные контакты и просто убедиться, что он именно тот человек, который им нужен. Однако, как оказалось, импульсивный Кит Глор далеко не всегда действовал сообразно логике.
Камера, куда центурионы бросили пленника, имела почти квадратную форму. Три шага вдоль одной стены, три – вдоль другой. Справа от двери, под потолком, до которого можно было достать рукой, была проделана узкая, не шире ладони, щель. Через нее внутрь проникали воздух и тусклый пучок дневного света.
Ковырнув стену под отверстием пальцем, Шайха отломил кусочек старой, рассыпающейся в руках штукатурки.
В самом центре пола он начертил большой ровный круг, в который вписал затем равнобедренный треугольник. В секторах, отсеченных от круга сторонами треугольника, он аккуратно вывел каббалистические знаки. Стряхнув с рук остатки штукатурки, он встал в центр треугольника, лицом к углу, указывавшему на запад. Стоя прямо, как столб, вытянувшись вверх до предела своего роста, он закрыл глаза, развел руки в стороны, а затем начал медленно сводить их перед собой, пока кончики пальцев не соприкоснулись.
С хорошо знакомым трепетом в душе Шайха ощутил, как напряглась и завибрировала нервная струна, проходившая вдоль позвоночника. Лицо его исказилось гримасой то ли боли, то ли непереносимого блаженства. Все тело, до самой маленькой мышцы на лице, напряглось. Сделав еще одно, последнее усилие, Шайха с чувством невероятного облегчения вырвался наружу.
Тело наемника, похожее на пустой мешок, скорченное, лежало на полу.
Шайха оттащил его к дальней стене камеры и связал руки за спиной, после чего тщательно затер ногами рисунок на полу.
Встав в угол возле двери, он безымянным пальцем левой руки прочертил в воздухе линию на уровне груди, соединив воображаемой чертой одну стену с другой. Сделав это, Шайха стал невидимым до тех пор, пока оставался неподвижным. Теперь ему оставалось только ждать, когда кто-нибудь откроет дверь камеры.
Ждать пришлось долго. И без того тусклый свет из щели под потолком померк, превратившись в едва заметное колебание серых теней. Шайха едва различал тело наемника, привалившееся к стене в трех шагах от него.
Наконец гулко лязгнул дверной запор.
Дверь камеры открылась, и темноту прорезали два ослепительных фонарных луча. Пошарив по камере, лучи сошлись на неподвижном теле.
– Эй, ты, поднимайся! – скомандовал из-за двери голос, приглушенный шлемом центуриона.
Наемник неподвижно сидел, привалившись спиной к стене.
– Подтолкни-ка его, Ори, – произнес другой голос.
Один из центурионов вошел в камеру. В левой руке он держал круглый фонарь, палец правой лежал на спусковом крючке винтовки, зажатой под мышкой. Он подошел к телу наемника и ткнул его носком сапога в плечо. Тело опрокинулось на пол, стукнувшись затылком о каменный пол.
Центурион, наклонившись, осветил лицо наемника.
– Мас, он, кажется, дал дуба, – сказал он своему напарнику, ждавшему у двери.
