– Ну успокойся, успокойся же, наконец, – раздраженно произнес первый голос. – Ты все испортил.
– Кто ты? Что тебе надо? – спросил Глумз.
– Мы хотим освободить тебя.
– Освободить? От кого?
– От твоей неполноценности. От всего, что тяготит, гнетет тебя, прижимает к земле, не дает возможности придаться свободному парению на волнах звука…
– Мне не нужно такое освобождение, – перебил Глумз.
– Все так говорят сначала, – хохотнул голос. – Ты просто не знаешь, что тебя ждет, какие несравнимые ни с чем ощущения сможешь испытать ты…
– Меня вполне устраивает мое теперешнее состояние.
– Но оно не устраивает нас!
– Вам-то какое дело?
– Нас еще слишком мало. Нас должно стать больше, гораздо больше!
– Зачем?
– Ради торжества чистого звука.
– А если это нравится не всем?
– Не нравится только тем, кто еще не испытал, что значит быть звуком. Только звуком – и все!
– Оставайся кем ты есть, если тебе это нравится. – Глумз поднялся на ноги. – И оставь меня в покое.
– Подожди! Как же так! – Голос казался растерянным. – Ты только успокойся на мгновение, расслабься, не думай ни о чем. Я найду своего приятеля, и вдвоем мы быстро освободим тебя!
– Отстань, не до тебя. – Глумз попытался отмахнуться от голоса и забыть о нем.
Но, как только он ослабил контроль за первым голосом, выпустив его на мгновение из поля своего мысленного взора, тотчас же острая игла боли кольнула мозг. Глумз почувствовал, что где-то рядом вновь появился второй голос.
– Эй, ты, освободитель, куда пропал? – крикнул Глумз.
– Здесь я, здесь, – обреченно и покорно ответил первый голос.
Боль исчезла.
– Не смей никуда пропадать, – строго сказал Глумз.
– Это почему еще? – возмутился голос.
– Я хочу еще послушать о свободном парении волн чистого звука. Говори, может быть, я еще надумаю освободиться.
– Волны звука, летящие над миром, чистые и свободные… – запел голос.
По-видимому, это была тема, на которую он мог говорить без конца и без перерывов, лишь бы только был благодатный слушатель.
Особенно не прислушиваясь к словесному потоку, изливаемому голосом, но все же, чтобы не дать остыть его запалу, вворачивая время от времени какое-нибудь замечание или вопрос, Глумз вышел из храма.
Недалеко от входа, на мраморных ступенях небольшого портика, корчился в судорогах Гайно.
Глумз подбежал к нему, приподнял за плечи, встряхнул.
Голова Гайно безвольно моталась из стороны в сторону. Из полуоткрытого рта вытекали едва слышные всхлипывания.
– Не мешай ему, – сказал голос. – Он уже почти освободился.
– Не отвлекайся, ты остановился на самом интересном, – ответил ему Глумз.
– Да-да, конечно! Итак, расслоение звуков, переходящее в цветовую гамму…
– Гайно, Гайно, очнись! – кричал Глумз, тряся голову Гайно за подбородок.
Но невозможно было докричаться до сознания человека, в голове которого два бестолковых, вопящих, не понимающих друг друга голоса вели спор за освобождение попавшейся им жертвы.
Чувствуя, как тяжелеет, обвисает в его руках тело Гайно, Глумз терял последнюю надежду достучаться до меркнущего сознания друга. Он кричал, уже сам не понимая что. Он просил, умолял Гайно, ругал и оскорблял его, бил по щекам, взывал к его чувству долга – все тщетно. В отчаянии, не зная, что еще предпринять, Глумз стал выкрикивать строчки хайралакской песни, которую не раз слышал в исполнении Гайно и Хорка:
Хайралакский топор —
Быстр и остер.
Разящая сталь,
Отточенный край…
Он держал лицо Гайно, зажав в ладонях, и в какой-то момент ему показалось, что в пустых, оловянных, глядящих в никуда глазах мелькнула искорка разума.
Глумз попытался вспомнить вторую строфу песни, но не сумел, и раз за разом повторял, как заклинание, одни и те же строчки. С каждым разом все заметнее сползала серая пелена с глаз Гайно, пока, наконец, зрачки его не перестали бессмысленно блуждать по сторонам.
С надеждой и болью он посмотрел в глаза Глумза. Рука его вцепилась Глумзу в запястье.
– Глумз…
Лицо Гайно перекосилось от нечеловеческой боли, разрывающей его мозг изнутри.
– Гайно! – Глумз с силой встряхнул его голову. – Вспомни хайралакскую песню, Гайно!
– Я не мо-гу, – простонал Гайно.
– Вспомни, Гайно, вспомни, – тряс его Глумз, не давая вновь провалиться в забытье.
Он снова нараспев повторил первые строчки.
– Ну же, Гайно!
– Хайралакский топор… – с усилием выдавил из себя Гайно.
– Ну! Ну, давай!
– Быстр и остер…
– Не останавливайся!
– Разящая сталь, Отточенный край.
– Продолжай дальше!
Опершись локтем о камень ступени, Гайно чуть приподнялся и продолжал выговаривать слова, все четче и увереннее. Разглаживались глубокие складки на лбу, светлели глаза, расслаблялись одеревеневшие мышцы. Боль и тьма – медленно, упираясь, с неохотой – все же отпускали Гайно.
– Давай, Гайно, выкарабкивайся, – похлопал его по плечу Глумз и поднялся на ноги. – Я пойду искать Шайху.
Долго Шайху искать не пришлось. Кьют как ни в чем не бывало шел навстречу Глумзу по вымощенному каменными плитами дворику, перепрыгивая через обломки упавших колонн.
– Вы в порядке, Шайха? – еще издали с тревогой крикнул Глумз.
Спокойный, непринужденный вид Шайхи вовсе не успокоил его.
– В полном порядке, – ответил тот, отсалютовав поднятой рукой.
– И никто не предлагал вам освободиться? – несколько настороженно поинтересовался Глумз.
– Как же, предлагали. – Шайха подошел к Глумзу, и они вместе направились в сторону портика, где остался Гайно. – У меня было целых три освободителя.
– И как же вам удалось от них отделаться? – сгорая от любопытства, спросил Глумз.
– Один из них оказался страстным футбольным болельщиком, поклонником вавилонского «Таспара», – улыбнувшись, ответил ему Шайха. – На этой почве мы и нашли с ним общий язык.
Гайно дожидался их, уже стоя на ногах, радостно улыбаясь тому, что все так счастливо закончилось.
– Пошли в главный храм, – дружески хлопнул его по спине Шайха.
И Гайно не огрызнулся и даже не обиделся на такую фамильярность.
Они вышли на аллею, под своды прерывистой вереницы изогнутых арок.
