Эльзасец свернул направо, на перпендикулярную улицу.
– Ты едешь против движения, – заметил Эрван.
– На войне как на войне.
Новый поворот руля: вилла «Бель-Эр» раскинулась у откоса проходящей поверху железной дороги и утыкалась в тупик. Проезжая часть была вымощена булыжником, как в мультфильмах Уолта Диснея. Ряд небольших домов с палисадниками на английский манер выстроились внизу под рельсами. Ни одного прохожего на горизонте.
Эрван вышел из машины и оглядел открывающуюся картину: рельсы под деревьями и сорняки образовали завораживающую прогалину, как если бы кто-то снял крышку с одной из парижских тайн. Смесь заброшенности и меланхолии, напоминающая и романы Анри-Пьера Роше, и японский лесной пейзаж. По другую сторону путей здания стояли к ним спиной, покрытой бесчисленными граффити.
Мастерская Лартига располагалась в глубине. Царящий здесь покой благотворно подействовал на Эрвана: он сдержал нетерпение и решил провести встречу спокойно и мягко. Дом номер девятнадцать оказался бывшим вокзалом – высокий куб без этажей, в котором когда-то путешественники ждали поезда.
Заметив пластиковые контейнеры, Эрван призвал Крипо к исполнению служебных обязанностей:
– Помойка.
Они перевернули баки и приступили к обычному просеиванию мусора. Лартиг питался только йогуртами и киноа. Он также злоупотреблял препаратами сексуального назначения: попперсы, виагра, сиалис, таблетки женьшеня и сосудорасширяющие алкалоиды.
– Ну и гуляют в этом доме, – хмыкнул Крипо.
В другом баке они обнаружили металлические фрагменты, от которых еще пахло огнем, как от тела пахнет сексом после занятий любовью, остатки химических веществ (наверняка разные клеи), обрывки каучука (для муляжей и формовки)…
– Вы что-то ищете?
Они обернулись.
– Иво Лартиг, – представился незнакомец, не покидая узкого тротуара. – Полагаю, вы приехали повидаться со мной?
Эрван знал, что Лартиг не соответствует описанию его похитителя гвоздей, но скульптор оказался вообще вне подозрений: он сидел в инвалидной коляске.
Полицейский постарался скрыть удивление, протянув удостоверение, – что дало ему крошечную отсрочку, позволившую взять себя в руки. Инвалид глянул на карточку с триколором, потом вернул ее, сопроводив долгим изучающим взглядом:
– Рассеянный склероз, майор. Я прочел в ваших глазах, что сведения обо мне вы получили неполные. Ступайте за мной. У меня есть горячий кофе.
103
Потолки шестиметровой высоты и многие сотни квадратных метров: над мастерской имелись обширные антресоли. Еще выше стальные балки поддерживали стеклянный потолок с металлическими конструкциями, грани которых распространяли серый свет, такой же холодный, как и тот, что лился сквозь витраж.
– Это бывший вокзал Бель-Эр, – коротко пояснил художник, ставя три чашки на круглый столик с прожженной и покрытой пятнами краски столешницей.
Эрван и Крипо бродили по помещению, пораженные его обитателями: многометровыми колоссами, воспроизводящими тревожную наивность африканских статуй. Вывернутые под прямым углом руки, монолитные торсы, глаза круглые, как дула орудий, причем все до одного цвета ржавчины, который был больше, чем цветом, – тревожным прахом, душившим сердце.
– Вы, конечно же, пришли из-за убийств, которые были совершены в последние дни? – добавил хозяин, приглашающим жестом указывая на полные чашки.
– Что вы хотите сказать? – спросил Эрван.
– Я читаю газеты. По всей видимости, способ действия убийцы напоминает некоторые мои произведения…
Скульптор не глуп: это позволит сэкономить время.
– Согласно моим источникам одна из жертв, Анн Симони, интересовалась вашей… группой.
– О чем вы говорите?
– О «беспределе».
Лартиг кивнул, словно самому себе:
– Я не всех знаю. И даже если б мне пришло в голову вас провоцировать, я бы сказал, что не знаю никого.
– Где вы собираетесь?
– По-разному. В заброшенных промзонах, на паркингах, иногда здесь…
– И вы не знаете тех, кого принимаете у себя?
– Эти вечеринки основаны на принципе анонимности.
– А как же приглашения?
Лартиг хихикнул. У него было длинное, очень узкое тело, которое, если его разогнуть, выглядело бы изящным. Но в инвалидном кресле оно казалось, напротив, атрофированным. Слишком высокие плечи, искривленные ноги, вывернутые запястья. Складывалось впечатление, будто еще в молодости его скрутила судорога, навсегда сковав и искорежив.
– Никаких приглашений. Мы действуем как террористы. Никаких письменных следов. А главное – ничего в Интернете.
Эрван проглотил свой кофе залпом – изумительно.
– Вы считаете себя террористом?
– Если речь о том, чтобы терроризировать буржуазный порядок и нетерпимость широких масс, то да.
Погоди, не спеши. Эрван заметил на стене черно-белые фотографии. Его поразили детали: голова, обшитая кожей, крупный план рта, больших пальцев и бабочек, револьвер, лежащий среди ампул морфия…
– Жак-Андре Буафар, – пояснил Лартиг, приближаясь. – Врач и фотограф, непризнанный гений группы сюрреалистов. Специалисты считают его интереснее, чем Ман Рей…
От изображений исходило ощущение настоящего дискомфорта, которому, как ни странно, вторили произведения Лартига, как и само его деформированное тело.
– Прошлой ночью, – продолжил Эрван, – я был в Марселе…
– Я в курсе. Мне звонил представитель компании «Heemecht». Из-за вас мой заказ будет доставлен как минимум на неделю позже.
– Я могу сфотографировать ваши произведения? – спросил Крипо, вооружившись айфоном.
– Без проблем, если только не выложите снимки в Интернет.
– Зачем вы покупаете эти гвозди, мсье Лартиг?
Калека развернул свою каталку, чтобы оказаться лицом к собеседнику. Его нервные неподвижные черты казались заостренными, как лезвие. Эрван подумал о чередовании действий при закалке японских мечей, мастерском сочетании предельного нагревания и резкого охлаждения. Лицо Лартига, казалось, тоже подверглось такой обработке.
– Вы знаете ответ: я черпаю вдохновение в магии йомбе, и мне кажется более… правильным прибегать к гвоздям, изготовленным в Конго.
– Вы думаете, что нганга их использовали для своих ритуалов?
Скульптор улыбнулся. Несмотря на физическую ущербность, у него была своеобразная манера глядеть на вас сверху вниз. Из-за слишком низко нависающих век его светло-серые глаза казались словно вырезанными бритвой. Вместо того чтобы придавать лицу сонное выражение, эта черта делала его похожим на настороженного хищника.
