Следующая комната. Возврат в бурное звуковое море. Фанк семидесятых. На стенах светящиеся свастики. В темном углу Эрван заметил скопление народа. Огромная женщина – роста в ней наверняка около двух метров – была подвешена за руки, ноги широко распялены пристегнутыми ремнями. Ее тело, подтянутое на высоту около метра, парило над присутствующими. Ее целиком обтягивал черный латекс, кроме промежности, голой и выбритой. Губы ее вульвы зияли, как приоткрытые лепестки орхидеи. Эрван, поддавшись общему безумию, подумал сразу и об очертаниях раковины, и о двойной спирали ДНК… Лицом к ее раздвинутым ляжкам танцевал обвитый, как гладиатор, кожаной сбруей и по пояс голый карлик. Он поводил плечами, выделывая вертушки в стиле диско со своими короткими ручками, и постоянно крутил головой, как будто его шея снабжена каким-то необычайным механизмом. Вагина женщины словно готовилась его поглотить…
Эрвану уже рассказывали о фистинге, но происходящее этим вечером уже перешло на иной уровень. Он отвел глаза и заработал локтями, стараясь выбраться из толпы, как вдруг на глаза ему попался опирающийся на ходунки весельчак в алом комбинезоне. Красный дьявол снял капюшон: Редлих. На шее у него висел большой улыбающийся Христос на кресте, словно наслаждающийся своими ранами.
– Что вы здесь делаете? – спросил полицейский, сдерживая удивление.
– То же, что и вы: наблюдаю.
– Вы принадлежите к сообществу?
– Нет никакого сообщества. Когда мы собираемся, оно есть. Когда расходимся, его больше нет.
Редлих отошел от группы – Эрван пошел следом, отметив про себя, что ходунки истыканы бритвенными лезвиями.
– Вам здесь нравится? – осведомился этнолог.
– Для маскарада неплохо.
– Вы ошибаетесь. Сейчас ни на ком нет карнавального костюма. Вот когда каждый из них всю неделю отправляется на работу при галстуке или с сумочкой на плече, тогда они на маскараде. Общество вынуждает нас быть ряжеными, а здесь мы снова становимся самими собой.
Далеко не лучшее место для философской беседы.
– А кровь? – повысил голос Эрван. – Все эти ужасы на экране?
– Тело преходяще.
– И парни, подвешенные на крюки, и привязанные женщины?
– Страдания возвышают нас. Вспомните Иисуса… Мы все мутанты.
– Этот маскарад, – спросил Эрван, внезапно ощутив упадок сил, – как-то связан с магией йомбе?
Отцепившись от своих смертоносных ходунков, Редлих схватил его за руку:
– Помогите мне. Отойдем в сторонку.
Эрван подхватил его под руку, как если бы они прогуливались по мирному саду дома престарелых. По мере их продвижения звуки фанка отдалялись, уступая место новым электровибрациям. Редлих обвил рукой шею Эрвана – полицейский затылком чувствовал раздражающее прикосновение липкого латекса.
Новый зал походил на предыдущие: вращающиеся прожекторы, бетонный пол, звуковой блицкриг. Единственным отличием была толпа, разделенная на две части. Корсеты, сбруя, намордники, протезы расположились двумя рядами, на расстоянии пяти метров. Они разглядывали друг друга, прицениваясь, как будто ждали сигнала, чтобы начать старинный танец – менуэт или кадриль.
Но произошло нечто иное: среди клубов дыма лысые мужчины в длинных кожаных накидках вынесли на плечах деревянный паланкин, задрапированный черным. В зале поднялся шум голосов, перекрывший пульсацию музыки. Фантомасы, танцовщицы с бородой, военные с навощенными усами придвинулись ближе, пытаясь разглядеть божество, скрывающееся за плотными занавесями. Эрван последовал за общим движением – он был в самом сердце секты, и наконец-то появился гуру.
Когда занавеси раздвинулись среди всеобщих криков приглашенных, он отшатнулся. Портшез скрывал обнаженную женщину в той же позе, что Анн Симони на набережной: она сидела, подобрав колени под подбородок и обхватив их руками. Все ее тело щетинилось гвоздями, осколками и лезвиями.
Паланкин покачивался в гуще толпы. Женщина оказалась скульптурой из камеди в человеческий рост, простым витринным манекеном. Гвозди, разбитые зеркала и веревка происходили из самой банальной скобяной лавки. Все это выглядело и смешно, и отвратительно, но поклонение окружающих было самым реальным. Руки вздымались, голоса звучали все громче вокруг Девы под пытками.
Эрван развернулся, собираясь исчезнуть. Толчок в правую ногу. Он опустил глаза: его разглядывал Иво Лартиг из своей инвалидной коляски. Он был весь запеленат, словно мумия. Разрисованное серым пеплом лицо делало его похожим на обуглившийся труп.
– Вы искали подозреваемого? – хмыкнул он. – Предлагаю вам целых три сотни!
111
Гаэль осмотрела весь этаж: никакого Сержанта. Смирившись, вернулась ждать его к себе в палату. Она не могла представить, чтобы он просто ее бросил. Во-первых, он никогда не ослушался бы приказа. Во-вторых, маленькому полицейскому, кажется, нравилось ее общество. По крайней мере, ей хотелось так думать…
Новый поворот. Она пошла обратно по коридору. Только проникающий в окна свет уличных фонарей позволял ей ориентироваться. Вдруг она остановилась. Шум в какой-то палате. Она прислушалась. Похоже на струю, брызжущую из оросительного шланга. Дверь была приотворена. Оттуда вырывалась неожиданная вспышка света.
Гаэль отважилась заглянуть, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать то, что она увидела. Занавес вокруг кровати был отдернут. Там лежал человек. Из его горла регулярными толчками выплескивалась струя крови. У его изголовья неподвижно стоял силуэт, затянутый в черный комбинезон. С ужасом Гаэль поняла, что вспышки исходили из мобильника, который человек направил на умирающего.
Ей удалось сложить воедино кусочки пазла. Жертва, безусловно, Жак Сержант. Фотограф – убийца. Он был одет как те клоуны с фетиш-вечеринок. В глубине мозга Гаэль даже всплыло название надетого на убийцу японского комбинезона: зентай.
В этот момент убийца повернул голову в ее направлении. Не раздумывая, она изо всех сил припустила по коридору.
Через пару сотен метров ей попалась этажная дверь, конечно же запертая. Она глянула назад с колотящимся в горле сердцем, ожидая увидеть преследующего ее монстра: никого. Может, он ее не заметил? В то же мгновение она увидела открытую дверь. Гаэль бросилась туда и оказалась в пустой палате. Две кровати без матрасов. Металлические шкафы. Ванная комната.
Она скорчилась в душевой кабине за пластиковой занавеской, тут же пожалев, что эта мысль пришла ей в голову: попав сюда, именно об этом укрытии в первую очередь подумает убийца. Но ей было необходимо замкнутое пространство, чтобы подумать. Позвать на помощь? Она тут же себя обнаружит. Разбудить других больных? Они все под лекарствами и ничем помочь ей не смогут. Еще она могла постучать по трубам, радиаторам – все сумасшедшие дома придерживались одного и того же принципа: удар металла о металл означал сигнал тревоги, медсестрам достаточно было прикоснуться своими ключами к трубам канализации, и тревога становилась общей. Но у Гаэль нет ничего металлического: у нее все забрали.
