– Вы лечили Фарабо?
– Подручными средствами. Он был в состоянии полной прострации. Нечто вроде каталепсии духа. Мне пришлось дать ему успокоительное, которое расслабило его и вернуло к реальности. Параллельно я смог опросить свидетелей.
– Я думал, свидетелей не было.
– Не убийств, а общей атмосферы в городе. Жители Лонтано оправлялись от двух лет настоящего террора.
Эрван снова задумался: как убийце удавалось завоевать доверие жертв? Может, это и было той уликой, которую он искал. Отложим на потом.
– Я читал в протоколах процесса, что Фарабо был известен как нганга. С самого начала жители должны были его заподозрить, верно?
– Негры – без всякого сомнения, но никто не хотел говорить. Во-первых, из страха и, во-вторых, еще из уважения. О нем ходили легенды. Говорили, что он бродит по ночам в джунглях обнаженным и обмазанным глиной, что он разговаривает с демонами. Рассказывали, что он превращается в самых разных животных, – африканские байки.
– Они должны были его выдать.
– Нет. Нганга, который лепит минконди из плоти белых, знает, что делает, и наделен огромной властью.
– Можно подумать, вы разделяете эту версию. Разве Фарабо не был просто душевнобольным?
– Он чувствовал угрозу со всех сторон – и от колдунов, и от чудовищных сил. Как психиатр, я диагностировал шизофрению с параноидальным уклоном. Но другие коллеги со мной не согласились. С их точки зрения, речь шла просто о религиозном рвении.
Его акцент стал приятней: перепады темпа раскачивали фразы, как на волнах.
– Вам удалось его расспросить?
– Я завоевал его доверие. Он рассказал свою историю. Я имею в виду, рассказал о своем детстве. Вы в курсе?
– В общих чертах. Был предоставлен самому себе, жил с сельскохозяйственными рабочими в Нижнем Конго и был посвящен в магию йомбе.
– Совершенно верно. Лет в двенадцать-тринадцать он уже был известным целителем, способным заставить колдунов отрыгнуть съеденные ими души, раздробить их невидимые челюсти.
– По вашему мнению, когда он окончательно спятил? То есть потерял разум?
– Невозможно сказать. Сталкиваясь с духами, он мало-помалу начал чувствовать, что его преследуют, окружают. Слышал голоса, страдал галлюцинациями. Он должен был убивать: выбора у него не было.
Эрван решился перейти к сути дела:
– Расследование выявило четверых убийц и немало жертв.
– В газетах говорилось о троих…
– Газеты не полиция. Моя проблема в том, что убийцы действовали невидимым образом. Никаких следов, никаких свидетелей. В довершение всего, жертвы вроде бы не оказывали ни малейшего сопротивления.
– И что из этого?
– В Лонтано все происходило схожим образом. Никто ничего не видел, а главное, женщины доверчиво шли за Фарабо, что кажется невероятным, если учесть, что город был объят ужасом.
Феликс Краус не ответил. На губах его мелькала улыбка. Тишина была такая, что Эрван слышал – или ему так казалось – шум работающей вентиляции.
– Вы знаете, в чем секрет Фарабо? – продолжал настаивать он. – Что он делал, чтобы подобраться к добыче и убедить ее последовать за ним? Почему никто ни разу его не заметил?
– Ответ простой: у него был сообщник.
– Что?
– Не совсем сообщник, скорее ассистент.
– О чем вы говорите, черт подери?
Краус не стал придираться к ругательству. Напротив, удивление Эрвана его позабавило, как человека, который рассказывает, чем закончился фильм.
– Уличный мальчишка. Сирота лет двенадцати.
– Негр?
– Белый.
– Он еще жив?
– Представления не имею.
Эрван откинулся на спинку стула. Его настроение в корне переменилось. Появилось ощущение, что он сорвал главный куш.
– Расскажите.
– Знания нганга передаются от посвященного к посвященному. Фарабо нужен был ученик, наследник, прежде чем он закончит свои дни в тюрьме или линчеванный белыми поселенцами. Он нашел Ноно. Мальчика, который напоминал его самого в детстве.
В отчетах об этом не было ни строчки.
– Я по-настоящему не отслеживал эту сторону дела, – продолжил священник. – Ноно сразу же поместили в диспансер в Лубумбаши. Я попросил, чтобы мне дали с ним поговорить: в просьбе было отказано. Я хотел просмотреть его медицинскую карту: тот же ответ. На процессе о его существовании ни разу не упомянули.
Эрван уже понял, что виновником этого исчезновения был его отец. Апостол второго шанса, «кто умеет наказывать, умеет любить». Он всю жизнь видел, как отец прощает, стирает все долги, заново создает карьеры в их полицейском кругу. И точно так же он поступал с преступниками.
– Относительно него все пришли к общему согласию: и полицейские, и адвокаты, и судьи как бы устранили его из дела, – продолжал Краус. – Он и так настрадался: зачем было бередить его раны.
– Настрадался в каком смысле?
– Во-первых, он прошел посвящение «кхимба». Вы знаете, что это такое?
Эрван вспомнил пояснения Редлиха: обрезание по живому, сырое мясо, иногда человеческое, одинокая жизнь в лесу, телесные наказания…
– Да, мне об этом уже рассказывали.
– А вдобавок еще и церемонии… магические.
– То есть?
– Все заставляет думать, что он участвовал в убийствах.
У Эрвана закружилась голова: тому малышу, если он еще жив, сейчас должно быть около пятидесяти, и на сегодняшний день он идеальный Человек-гвоздь номер два. Почему отец никогда ему ничего не говорил?
– По-вашему, мальчишка помогал ему заманивать жертв в ловушку?
– Конечно. Что может быть безобиднее ребенка? Возможно, ему поручалось завлечь добычу в укромный уголок, а может, Фарабо с самого начала был рядом – старший и младший братишка – или еще как-то…
– Вы ничего больше о нем не знаете?
Краус порылся в кармане и выложил на стол сложенный вчетверо листок:
– Я был уверен, что этот след вас заинтересует. Диспансером, где его лечили, руководила некая сестра Марселла. Валлонка. Я выяснил: сейчас она живет в Куртре, в нескольких километрах отсюда.
Эрван почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Слишком хорошо: вернее, слишком безумно, чтобы оказаться правдой: ребенок, сообщник Человека-гвоздя, давно ставший мужчиной, безусловно травмированный на всю жизнь, находится в досягаемости для допроса.
Эрван развернул листок и прочел: «Сестра Марселла. Бегинаж в Куртре, номер 17».
– А что такое бегинаж?
– Старая бельгийская традиция. Со времен Средневековья набожные женщины в нашей стране, будь то вдовы или одинокие, жили вместе в зданиях, выстроенных вокруг церкви, и звались бегинками. Что-то вроде деревни в городе.
