– Ты уверена в своем решении?
– Это шутка?
– О детях ты подумала?
– Еще одна шутка?
Она налила и себе. Золотисто-зеленая жидкость перекочевала из хромированного термоса в маленькую керамическую чашку.
– Лоик будет регулярно с ними видеться, – бросила она, сделав крошечный глоток, будто кошка лизнула. – На большее он все равно не способен. Ты это знаешь не хуже меня.
– Но… ваша жизнь? Все, что вы вместе построили? Вы не хотите дать себе второй шанс? Вы…
Она резким движением поставила чашку:
– Грегуар, вряд ли ты явился ко мне в такое время, чтобы поговорить о любви!
– А ваше состояние?
– Наш брак был заключен на условиях общности совместно приобретенного имущества. Я отказываюсь от всего, что он мог заработать за период, что мы были женаты. Он отдаст мне квартиру. Вполне справедливая сделка.
– Знаешь, что сказал Аристотель? «Сумма частей никогда не равна целому».
Она вздохнула:
– К чему ты клонишь?
– Ты подумала о детях? О том, что вы им оставите? Если вы останетесь женаты, то и сами получите солидное наследство и…
София положила обе ладони на ледяной камень:
– О чем ты говоришь, черт тебя задери? Мой отец и ты – вы всегда были против этого брака. Вы всегда друг друга ненавидели и зеленели при мысли, что в один прекрасный день оба ваших состояния могут объединиться.
– Мы с твоим отцом – прошлое. А я тебе говорю о вашем будущем.
Она наклонилась к нему: ох уж эта евразийская красота с веснушками… Обольстительная смесь, купиться на которую мешала ярость в ее зрачках, золотистых, как спинка пчелы.
– Дети ни в чем не потерпят ущерба: они – мой абсолютный приоритет.
Морван слез с табурета, сдаваясь:
– Я должен был попробовать поговорить с тобой в последний раз.
София подозрительно его оглядела:
– Паршиво выглядишь. Дома не ночевал?
Скрыть что-либо от флорентийки было невозможно.
– Работа такая. Не беспокойся, дорогу я знаю.
Оказавшись на улице, он прислушался к своим ощущениям: теплота детей, холодность их матери. Он не признавал себя побежденным. Так или иначе, он должен найти способ избежать раздела имущества. Как все детки богатых, София не подозревала о тайных и опасных пружинах мира, в котором жила и стопроцентным продуктом которого являлась, сама того не подозревая.
Он проверил мобильник. Множество сообщений: рутина жалоб и ходатайств. Он направился к машине. Его ночной одиночный рафтинг грозил ему потоком дерьма.
51
Последний учет перед окончательным закрытием. Эрван, Верни, Ле Ган и Аршамбо предпочли собраться вдали от базы и теперь шагали за сонным сторожем по коридорам маленькой мэрии Кэрверека. Они выбрали зал для праздничных собраний – мрачную комнату с серыми тюлевыми занавесками, не очень соответствующую своему названию.
– Садитесь! – приказал Эрван.
Они передвинули столы, чтобы образовался класс в миниатюре. Эрван прочистил горло и начал подводить итог тому, что все и так уже знали: факты и предполагаемые передвижения Виссы в ночь на пятницу, тайный рейд Ди Греко и его двусмысленная переписка с коптом, культ жестокости в К76, тревожный психологический профиль Лис и весьма специфические увечья, нанесенные жертве.
Он закончил и сделал паузу, давая фактам отстояться. Верни делал записи, по-прежнему имея в виду пресс-конференцию. Ле Ган что-то чертил на бумажке, старательно исполняя роль молчаливого двоечника. Длинные ноги Аршамбо безостановочно приплясывали, словно отделенные от остального тела. За семьдесят два часа эти парни постарели лет на десять. Синевато-бледные в свете плафонов, они сидели с мрачным видом.
Эрван снова заговорил, рассказав об обнаруженных в брюшной полости Виссы, на месте украденных органов, ногтях и волосах, предположительно женских. Очередная сенсационная новость произвела должный эффект: гвардия зашевелилась на своих стульях, словно пытаясь очнуться от кошмара.
– Априори можно предположить, что где-то имеется еще одна жертва. Или же убийца уже знает, кого убьет в ближайшие дни.
Верни поднял руку:
– Я должен сказать об этом журналистам?
Эрван улыбнулся:
– Все зависит от уровня паники, которую вы желаете вызвать.
– Я серьезно.
– Я бы вам не советовал: чем меньше будет знать пресса, тем легче будет жить нам.
– А Ди Греко? – спросил Ле Ган.
Эрван перевел дыхание и набросал полуреальный-полувоображаемый портрет адмирала. Он описал его как старого властного и больного человека, живущего затворником в своей каюте. Своего рода вредоносный гуру, ответственный за разложение умов в К76.
Ле Ган и Аршамбо переглянулись: несмотря ни на что, им не нравилось, когда в таком тоне отзываются о «Кэрвереке» и его властителе дум.
– То есть, – продолжил настаивать Верни, – вы думаете, что убийца он?
Эрван только что переговорил с Тьерри Невё. Аналитик-криминалист подтвердил, что следы пороха на пальцах свидетельствуют о самоубийстве. Кстати, первый же осмотр компьютера Ди Греко выявил, что адмирал получал отчеты о расследовании, которые Верни регулярно направлял военному начальству (Эрван не знал об этой переписке и мог бы выдать жандарму по первое число, но сейчас это было уже несущественно).
– Эти два факта, – продолжил полицейский, изложив их своей аудитории, – позволяют его обвинить. Тем более что по первым выводам медэкспертов Ди Греко умер около часа ночи. А именно в это время он и получил сообщение об обличающих его свидетельских показаниях Фразье.
– Значит, его самоубийство можно расценить как признание человека, загнанного в угол, – заключил Эрван.
– Кажется, вы в это не верите, – заметил Аршамбо.
– Нет. Вообще говоря, все связи, какие только можно вообразить, между убийством Виссы и посвящением или личностью адмирала следует забыть. Новые данные показывают, что мы имеем дело с методичным убийцей, который все заранее продумал. Человеком большого ума и редкой физической силы. Хищником, который отлично знает район, обладает медицинскими познаниями и умеет проходить незамеченным. Даже если бы Ди Греко был еще жив, он никак не мог соответствовать такому описанию.
Насупившийся Верни решил поиграть в адвоката дьявола:
– А какой-нибудь курсант с базы?
– Это след, который я не исключаю, но не более того. К несчастью, расследование практически вернулось в исходную точку, к нулю. Висса был голым, усталым, уязвимым: он наткнулся на худшего из хищников, какого можно вообразить, и, по моему мнению, он открыл бал.
