В данный момент сын не знал, с которой из Мэгги он имел дело. Она завела долгую песню о Лоике, у которого случились «неприятности», – совершенно очевидно, что про исчезновение Гаэль ей пока неизвестно.
– С папой все в порядке? – прервал он.
– Конечно. А что может быть не в порядке?
Она уже его злила: Мэгги всегда жила, отрицая главную проблему своей жизни – жестокость мужа, и всегда вставала на его защиту; в ее устах он выступал непонятым героем.
– Когда ты вернешься? – продолжила она.
– Я уже в дороге.
– Мы тебя ждем в воскресенье.
Пресловутый воскресный обед. Ему казалось, что она совершенно оторвана от реальности, если только он сам, со своим убийцей, который крал органы, и садомазохистскими военными, не перешел в параллельное измерение.
Эрван собирался свернуть разговор, когда вспомнил одну деталь: Морван познакомился с Ди Греко в Африке, может, и Мэгги с ним встречалась?
– Ты помнишь одного военного по имени Ди Греко?
– Нет.
– Морской офицер, он служил в Порт-Жантиле.
– Я никогда не была в Габоне.
Эрван спутал периоды: Морван начинал с того, что тренировал войска президента Бонго в 1968-м, а год спустя отправился в Заир, чтобы расследовать дело Человека-гвоздя.
Ди Греко принадлежал к габонскому периоду. Мэгги – к заирскому.
– Возможно, он приезжал в Катангу… – рискнул он.
Память Мэгги проснулась.
– Такой тип со странной внешностью…
– Можно и так сказать: в нем было около двух метров и руки как у вампира.
– Ты говоришь «было», он что, умер?
– Сегодня ночью.
– И это как-то связано с твоим расследованием в Бретани?
– Более-менее, – уклонился он от ответа. – Постарайся вспомнить.
– Он работал в джунглях, как мне кажется, где-то рядом с рудниками…
– Папиными?
– Тогда у папы еще не было рудников. Тот тип, которого я вспомнила, отвечал за безопасность месторождений «Жекамин», большой горнопромышленной компании в Катанге.
– Это папа его вызвал?
– Представления не имею.
– А что еще можешь вспомнить?
Голос стал неуверенным.
– Это было так давно… Суровый, жестокий, очень худой и измученный мужик. С чернокожими вел себя как законченная сволочь. Я попыталась организовать Ассоциацию защиты рабочих. Я очень много этим занималась и…
– А ты помнишь, какие у него были отношения с папой?
– Скорее дружеские, мне кажется.
– Они выполняли поручения французского правительства?
Она мягко засмеялась:
– Гнить в Африке само по себе было «гражданским подвигом», можешь мне поверить…
Она заговорила тем тоном, который он любил, – легким, отрешенным. Но образ двух секретных агентов выглядел зловеще: один охотится на серийного убийцу, другой издевается над толпой рабов. Два монстра в траве,
[91]
которые вскоре расцветут под тенью власти.
– Ты больше ничего добавить не можешь? – продолжал настаивать он. – Подумай еще.
Мэгги пыталась подобрать слова:
– Он казался… сумасшедшим, словно помешанным на жестокости.
– Ну, тогда они с папой два сапога пара.
– Не говори так.
– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Голос Мэгги чуть заметно изменился, как будто в комнату зашел Морван:
– Мне не нравилось, что они встречались… Он дурно влиял на твоего отца…
Эрван чуть не расхохотался.
Вопрос вырвался у него вне связи с разговором – просто он уже много лет жег ему губы:
– Что между вами произошло там, в Африке?
– Не понимаю, о чем ты спрашиваешь.
– Вы познакомились и сразу решили пожениться?
У нее вырвался странный смешок.
– Мы были влюблены…
– Наверняка это длилось недолго.
– Ты ошибаешься. Любовь и сейчас осталась. Просто теперь по-другому, вот и все.
– Я никогда не мог тебя понять.
– Твой отец болен.
Эрван все более нервно вышагивал по парковке. Гул машин пульсировал у него в висках. Небо было голубым, но отливало жесткостью расплавленного металла.
– Ты всегда все списываешь на его нервы, – заговорил он как ребенок, который ищет ссоры. – А может, он просто мерзавец, который бьет жену? В Угро он такой не один. И можешь мне поверить, эти засранцы не имеют ничего общего ни с Арто, ни с Альтюссером.
Поэт и философ были кумирами матери. Два интеллектуала, и оба закончили свои дни в психиатрической лечебнице – с маленьким бонусом у второго: во время приступа, в 1980 году, он задушил жену.
– Это и есть самое грустное. Ты так нас и не понял.
– Я жил с вами изо дня в день на протяжении двадцати лет.
– Ты знаешь только одну сторону. И не знаешь, что происходит в интимной жизни пары.
– Избавь меня от подробностей.
– У нас всегда были раздельные спальни, – возразила она, понизив голос. – Но под завесой ночи жестокость открывает свое истинное лицо…
Он погружался в ее откровения, как в болото. Сам тембр голоса Мэгги, журчащий и близкий, действовал гипнотически.
– Я должен повесить трубку. У меня куча работы и…
– Вам знакома только дневная форма его болезни. А вот ночью реально понимаешь, насколько он… одержим.
Эрван вернулся к машине и открыл дверь:
– Мэгги, я перезвоню тебе, я…
– Помнишь, как он клал оружие на стол перед каждой едой?
– Как я могу такое забыть?
– Однажды ночью, когда мы были вдвоем, он выстрелил в меня.
Эрван оперся о крышу «вольво», выставив локти вперед, и опустил голову на руки. Прошлое его отца – это как архивы нацистов: стоит лишний раз поворошить, и всегда откроется новая мерзость, еще неизвестный кошмар. Источник никогда не иссякает.
– Ты… ты была ранена?
– Оружие было заряжено холостыми. Я потеряла сознание и обделалась.
– Я вешаю трубку…
– Он меня унижал месяц за месяцем после этой истории.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Чтобы ты понял: он не просто жестокий, он сумасшедший.
– Что это меняет?
