Через три часа гроб наполнился ворохом бумаг с мечтами жителей города. По указанию городского главы один из могильщиков взял лопату и примял бумаги, чтобы, не приведи случай, какую из них ветер бы не унес.
Без трех минут девять референт закрыл папку, достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист белой ксероксной бумаги, перегнул ее еще раз и положил в гроб, доверху наполненный мечтами горожан. Обернувшись, референт сделал знак городскому главе, оставшемуся последним, не положившим свою мечту в гроб.
Городской глава принялся сосредоточенно рыться в карманах. Нужный листок бумаги отыскался в заднем кармане брюк. Городской глава развернул его, внимательно, как докладную записку, прочитал то, что было написано, одобрительно кивнул, сложил и передал референту, который и переправил мечту городского главы в гроб.
Городской глава посмотрел на раскрытый гроб с мокнущей кучей бумаги, на референта, сосредоточенно кашлянул в кулак.
– Кто-нибудь хочет что-то сказать? — обратился он к жителям города.
– А чего говорить-то? — ответил ему одинокий голос. — И так все ясно.
– Дожили, — негромко всхлипнула стоявшая у самого гроба старушка и кончиком платка вытерла слезу в уголке глаза.
– Закрывайте, — махнул рукой городской глава.
Могильщики знали свое дело. Закрыв крышку гроба, они протянули под ним веревки и аккуратно опустили на дно могилы. Никто даже не услышал, как гроб плюхнулся в набравшуюся в яме воду. Вытянув веревки, могильщики взялись за лопаты, и на крышку гроба полетели комья сырой земли.
– А что насчет надгробья? — негромко спросил у городского главы референт.
– Что? — непонимающе посмотрел на него городской глава.
– Надгробье. — Референт натянуто улыбнулся. — Никто ничего не говорил о надгробье. Или просто крест поставим?
– Совсем сдурел? — зло глянул на референта городской глава и по лужам и грязи, не выбирая дороги, зашагал к автомобилю.
Замешкавшийся на секунду могильщик с зонтом кинулся следом за ним.
Начали потихоньку расходиться и жители города. Кто-то занимал места в автобусах, но большинство, несмотря на слякоть и дождь, пешком направились в сторону города. Люди не хотели ни о чем говорить друг с другом, даже в глаза старались не смотреть. А как же иначе, ведь они все вместе похоронили свои мечты.
Виктор Вениаминович Сысоев пришел домой один. Жена сказала, что ей нужно забежать в магазин, но Сысоев полагал, что она хотела, чтобы муж первым встретил взгляды сына и матери. Она сама, придя домой чуть позже, тихохонько, мышкой проскользнет на кухню и примется там что-то мыть и чистить, как будто другого времени для этого не было.
Войдя в прихожую, Сысоев снял мокрый плащ, встряхнул его и повесил на вешалку. Снял грязные ботинки.
Из комнаты вышла мать.
– Ну как там?
– Нормально, — глядя на дверцу встроенного шкафа, ответил Сысоев.
Мать что-то неразборчиво забормотала, перекрестилась пару раз и скрылась в комнате. Дверь закрыла.
Сысоев осторожно приоткрыл дверь другой комнаты.
Сын сидел за письменным столом, спиной к двери.
– Алеша, — полушепотом позвал сына Виктор Вениаминович.
Сын обернулся. Бледное вытянутое лицо, нос приплюснутый, уши торчат в разные стороны, взгляд серьезный. Весь в отца.
Виктор Вениаминович вошел в комнату и тихо прикрыл за собой дверь.
– Чем занимаешься?
– Уроки делаю.
– Ну и как?
Алексей пожал плечами. Странный вопрос. Такой только взрослый задать может.
Виктор Вениаминович подошел к сыну, положил руку ему на плечи и протянул сложенный листок бумаги.
– Держи, — произнес он совсем тихо.
Алексей удивленно посмотрел на отца.
– Держи, держи. — Виктор Вениаминович потряс зажатой между пальцев бумажкой и натужно улыбнулся.
Алексей взял бумагу, развернул, прочитал то, что было на ней написано, и поднял взгляд на отца. Недоумение и радость слились воедино, придав удивительное сияние серым, обычно совершенно невыразительным глазам мальчика.
– Но ведь каждый должен был похоронить свою мечту, — шепотом произнес он.
– Я тоже поначалу так думал, — кивнул отец. — А после решил: а ну его… — Виктор Вениаминович рубанул рукой воздух. Потом глубоко вздохнул и подмигнул сыну: — А велосипед мы тебе к весне справим. — И уверенно добавил: — Не проблема.
Проблем у Виктора Вениаминовича было столько, что лучше и не вспоминать. И до весны еще нужно было дожить.
Большая литература
Чуть приоткрывается дверь, и в кабинет заглядывает посетитель.
– Разрешите? — неуверенно спрашивает он.
На вид посетителю лет тридцать с небольшим. У него узкое, с запавшими щеками лицо, длинный крючковатый нос, маленькие, широко расставленные глаза, кажущиеся большими и выразительными из-за толстых линз очков, острый подбородок и кривой рот. Темные жидковатые волосы гладко зачесаны назад. Одет он в давно уже не новый серый костюм. Из рукавов пиджака, что не достают до запястий, высовываются обтрепанные манжеты темно-зеленой рубашки, ворот которой стягивает тугой узел странного цвета галстука. В руках у посетителя черный потертый портфель с двумя замками, вроде тех, с которыми когда-то ходили в школу.
– Разрешите? — снова повторяет он, слегка стукнув при этом костяшками пальцев по двери.
– Заходи, — не поднимая головы от рукописи, что лежит перед ним на столе, рукой сигналит редактор.
Папки с рукописями лежат в помещении повсюду: на столе, на стульях, на подоконнике, на шкафу, на процессорном блоке компьютера и просто на полу. Нагнувшись, можно увидеть, что под столом у редактора тоже папки с рукописями, на одну из которых, самую толстую, он для удобства поставил ноги. Редактор чуть полноват и немного сутул — следствие сидячей работы. Но очков он вопреки ожиданиям не носит. Маленький, чуть вздернутый вверх носик придает лицу выражение исключительного добродушия и даже некоторой благости.
Прижав указательным пальцем строку, на которой он остановился, редактор поднимает взгляд на посетителя.
– Ну, что там у тебя? — по-свойски осведомляется он, хотя видит стоящего перед ним человека впервые.
– У меня роман, — несколько напряженным голосом произносит посетитель.
– Ну, ясное дело, что не картошка, — отпускает дежурную шутку редактор. — Садись, — взглядом указывает он на заваленный рукописями стул.
– А-а… — Посетитель протягивает руку к папкам, лежащим на предложенном ему стуле.
– Да сбрось их на пол, — пренебрежительно машет рукой редактор. — Это все труха.
