Семецкий улыбнулся, рукой отвел в сторону короткую шпагу на левом боку и опустился в кресло напротив.
– Квас? Пепси? Кола? Боржоми? — предложил он даме.
– Для начала — объяснения, — ответила Таисия.
Семецкий снова улыбнулся — все та же открытая и полностью обезоруживающая улыбка.
– Это структура сна восьмого порядка.
Чтобы скрыть растерянность, Таисия не спеша сняла с руки веер и положила его на краешек стола.
– Чей же это сон?
– Мой. — Семецкий как будто удивился даже. — Чей же еще?
– Насколько мне известно, теорией многомерных снов занимался ваш сосед, Геннадий Павлович Калихин. Тот самый, которого увезла сбившая вас машина. И, кстати, он был уверен, что опасно проникать даже в структуру сна четвертого порядка — есть риск остаться там навсегда.
Семецкий поставил на большое блюдо огромный ананас, и роскошный фрукт сам собой распался на дольки, как будто невидимый, но очень ловкий лакей несколько раз ножом взмахнул. Взяв сочную дольку, Семецкий откусил кусочек золотистой мякоти.
– В созданной мною структуре сна четвертого порядка Калихин действительно открыл все основополагающие законы теории многомерных снов. За это его в конце концов и упекли в охранку.
– Насколько мне известно, полковник Рыпин собирается использовать Калихина в собственных целях.
– Бог с ним, — беспечно махнул рукой Семецкий. — Пусть использует.
– То есть как это «пусть»! — взвилась Таисия. — Весь ваш мир летит в тартарары, а вы говорите «пусть»?
Слушая девушку, Семецкий невозмутимо доедал дольку ананаса. Когда же она завершила свою гневную тираду, он положил корочку на тарелочку и аккуратно вытер руки белоснежной салфеточкой.
– Мой мир, как ты можешь заметить, дорогая, никуда не летит. Напротив, он на удивление стабилен и спокоен. Смею тебя заверить, Таичка, я, как никто другой, уверен в завтрашнем дне. И знаешь почему?
Семецкий сделал паузу, давая Таисии возможность задать вопрос. Но девушка обиженно молчала. Тогда Семецкий взял в руки большую, янтарного цвета и так же, как янтарь, кажущуюся почти прозрачной грушу и стал неторопливо срезать с нее ножом кожицу. Очистив грушу, он положил ее на тарелку, нарезал дольками и, отложив в сторону нож, взял в руку двузубую серебряную вилочку. Отправив в рот первый кусочек янтарной груши, Юрий Михайлович блаженно зажмурился.
– Так почему же? — спросила Таисия.
Прежде чем ответить, Семецкий наколол на вилочку другую дольку груши.
– Потому что теорию многомерного сна создал никакой не Калихин, а ваш покорный слуга.
Юрий Михайлович вновь умолк, чтобы насладиться изысканным вкусом.
– Так ничего и не поняла? — спросил он, взглянув на притихшую девушку.
Та только головой качнула из стороны в сторону.
– Я открыл многомерную структуру сна. — Сказав это, Семецкий непринужденно взмахнул кончиками пальцев — это, мол, ерунда, подожди, еще и не такое услышишь. — Я на практике доказал, что число структур сна, вложенных одна в другую, наподобие матрешки, бесконечно огромно. Я первым выдвинул и теоретически обосновал гипотезу, что любой мир, в том числе и тот, который все мы прежде считали единственно реально существующим, есть не что иное, как чей-то сон. А следовательно, для того чтобы мир был таким, каким тебе хочется его видеть, достаточно научиться управлять своим сном. Как легко догадаться, из структуры сна высшего порядка можно управлять структурами сна более низкого порядка. Калихин полагает, что совершил прорыв, добравшись до структуры сна четвертого порядка, я же сижу себе преспокойно в восьмой и только посмеиваюсь над ним. А знаешь почему?
Таисия уже знала, что тянуть время не имеет смысла, а потому сразу спросила:
– Почему?
Семецкий придал лицу таинственное выражение. В этот миг на лице его появились и почти мгновенно исчезли тонкие усики и острая бородка испанского гранда.
– Потому что на самом-то деле никакой Калихин не сновидец. И, более того, ни бельмеса не смыслит в теории многомерных снов. Вся известная тебе история Калихина — сплошное надувательство. Вернее, сложная, многоходовая партия, задуманная и аккуратно разыгранная мною. Я в отличие от Калихина живенько смекнул, какие системы и ведомства заинтересуются в первую очередь моим открытием.
– И подставили вместо себя Калихина, — закончила Таисия.
И прищурилась. Недобро.
– Ошибаешься, дорогая. — Семецкий щелкнул пальцами и окинул взглядом стол. На этот раз ничто не привлекло его внимание, и он, откинувшись на спинку кресла, сложил руки на груди. — Я всего лишь создал структуру сна четвертого порядка, которую все задействованные в ней лица с легкостью приняли как единственно возможную реальность. Знаешь почему? — На этот раз Семецкий ответил на вопрос, не дожидаясь, когда его повторит девушка: — Потому что их это устраивает!
Юрий Михайлович описал рукой широкий круг — Таисии почему-то показалось, что он хотел таким образом земной шар изобразить, — и звонко щелкнул пальцами.
– Я ведь и тебя обманул. — Подавшись вперед, Семецкий поставил локоть на край стола и прищурился лукаво, ну прямо не сновидец какой-нибудь, а вождь мирового пролетариата! — Признайся, обманул ведь?
Девушка сочла за лучшее промолчать.
– Собственно, я все это затеял не ради развлечения. Для того, чтобы охранка меня из виду потеряла. Теперь полковник Рыпин уверен, что ему нужен именно Калихин. Сам Геннадий Павлович тоже считает себя мастером сновидения. А Семецкий — старый, выживший из ума маразматик, живущий на нищенскую пенсию, — кому он, спрашивается, нужен?
– А что будет, когда Рыпин поймет, что Калихин ничего не смыслит в теории многомерных снов? — спросила Таисия.
Вид живописно разложенных на столе фруктов наконец-то возымел на нее действие. Девушка потянулась к свешивающейся с блюда, как на картинах Рубенса, виноградной грозди и отщипнула пару ягодок, одну из которых тут же кинула в рот. Вкус у винограда оказался просто изумительный, никогда прежде Таисия не пробовала такого. Казалось, будто не виноградину зубами раскусила, а глоток домашнего «Саперави» сделала.
– Полковник Рыпин никогда ничего не поймет, — с уверенностью заявил Семецкий. — Он будет с восторгом слушать всю ту чушь, что станет нести Калихин, и, быть может, ему даже удастся воплотить в жизнь что-то из этих бредней. Но прыгнуть выше головы он не сможет, как бы ни старался. И даже я здесь ни при чем — менталитет у него такой, полковничий. На всякий случай я все же хотел разыграть комедию с собственной смертью. Но не выходит ничего, хоть ты тресни! — Семецкий в сердцах звонко хлопнул себя по обтянутому черными панталонами бедру. — Сегодня, между прочим, была уже третья попытка. Все время находится кто-то, кто после смерти видит меня живым. Да, видно, есть здесь какая-то недоработка.
