Срывающий Маски лишь улыбнулся одними губами и пальцами щелкнул. И в тот же миг Личи понял, что никогда не сможет убить мудреца, потому что по природе своей он не был убийцей, но, не подозревая о том, все прожитые годы носил маску наемного убийцы. Личи смущенно извинился перед Ши Хуань-Ло за то, что собирался сделать, и робко поинтересовался, не позволит ли ему мудрец остаться, дабы служить и защищать, а ежели получится, то и поучиться чему.
– Обучен ли ты грамоте? — спросил у бывшего наемного убийцы Ши Хуань-Ло.
– Да, мудрейший, — ответил Личи.
– Тогда оставайся, — улыбнулся благосклонно Срывающий Маски.
Лишь на четыре дня Личи покинул своего нового хозяина. Он вернулся к тому, от кого получил заказ на убийство Ши Хуань-Ло, и мечом, тем, что носил на спине, вспорол ему живот от диафрагмы до паха. Вот так.
Первые три дня пути прошли именно так, как и запланировал Ши Хуань-Ло. Путники поднимались на рассвете, быстро съедали то, что уже было заранее приготовлено для них хозяином постоялого двора, и садились на лошадей. После шести часов пути они останавливались, расседлывали лошадей и ложились отдохнуть где-нибудь неподалеку от дороги. Около пяти часов вечера, когда жара спадала, путники обедали тем, что было у них с собой, и снова отправлялись в дорогу, чтобы не позже полуночи оказаться на новом постоялом дворе. В пути они не встретили ничего примечательного, но зато никто и не вставал у них на пути. Так что, можно сказать, путешествие складывалось удачно.
На четвертый день около полудня путники свернули с дороги, пересекли полосу, заросшую бамбуком, и остановились на берегу реки. Посланник Первого министра расседлал лошадей, стреножил и отвел их к реке, чтобы напоить. Личи тем временем приготовил постель для хозяина. Улыбкой поблагодарив верного Личи, Ши Хуань-Ло улегся на расстеленное одеяло из верблюжьей шерсти, положил обе руки под щеку и закрыл глаза. Личи сел, скрестив ноги, неподалеку от мудреца. Он не собирался доверять покой господина посланнику, который хотя и был вооружен мечом, но мог им разве что только веток для костра нарубить.
Тишина и покой наполняли воздух, негромкое журчание воды возле берега убаюкивало лучше любой колыбельной песни. Но стоило только Ши Хуань-Ло почувствовать прикосновения сна к своим векам, как где-то неподалеку раздалось пение. Кто-то, должно быть тоже решивший переждать полуденную жару на берегу реки, пел старую грустную песню о простаке, обманувшем хитреца, но так и не сумевшем извлечь из этого никакой выгоды. Пел он громко и неумело, а голос его звучал, как скрип несмазанной телеги, которую волокут по дороге два усталых вола. Ши Хуань-Ло недовольно поморщился и перевернулся на другой бок в надежде, что, допев песню — философ знал ее, она была длинная, — певец угомонится. Но как бы не так — спев последний куплет, певец, даже не сделав паузы, начал песню заново.
Ши Хуань-Ло пробурчал что-то недовольно и сел на одеяле.
Личи выжидающе посмотрел на хозяина.
– Я не могу уснуть! — с обидой развел руками мудрец.
Ши Хуань-Ло не отличался сварливым нравом, но при этом он имел хорошую привычку непременно доводить все начатое до логического завершения и, раз уж философ лег спать, значит, должен был как следует выспаться.
Личи только взгляд бросил на присевшего в теньке посланника, а тот уже вскочил на ноги и побежал вниз по реке, туда, откуда доносилось протяжное, заунывное пение. Посланник ничего не знал о прошлом Личи, но, видимо, что-то в самой внешности слуги Срывающего Маски, в том, как он себя держал, верно подсказывало тартакандцу, что с ним лучше не спорить.
Пробежав не более полторы сотни шагов, тартакандец оказался на небольшой полянке, одним краем смотревшей на реку, а со всех прочих сторон окруженной плакучими ивами, ветви которых стелились по земле, подобно родовым знаменам самых знатных семей Подлунной, что ложились к ногам Императора, когда в праздничный для всего народа день своего восхождения на престол Гудри-хан являл свой лучезарный лик подданным. На краю полянки, почти возле самой реки, сидел, скрестив ноги, старик. Странного вида старик — босой, одетый, не сказать, чтобы совсем уж в лохмотья, но и добротной его одежду также нельзя было назвать, на голове широкая соломенная шляпа, как у крестьян, работающих в поле. При этом ни у кого язык бы не повернулся назвать старика простолюдином, поскольку даже в поношенной одежде имел он вид благородный. Лицо у старика было худое, со впалыми щеками, широко расставленными глазами-щелками и маленьким приплюснутым носом. Две тоненькие ниточки седых усов свисали по краям рта, борода же была заплетена в тугую косицу.
Заметив незнакомого человека, старик на полуслове оборвал заунывную песню, положил руки на колени и улыбнулся. Поначалу посланник решил, что перед ним безумец. За последнюю пару лет по Подлунной просто эпидемия какая-то прокатилась. Богатые, знатные люди непонятно с чего вдруг бросали свои дома и семьи и отправлялись странствовать по пыльным извилистым дорогам империи. Некоторые спустя какое-то время возвращались, а иные так и навсегда исчезали. Но когда старик посмотрел на посланника, тартакандец понял, что ошибся — не могло у безумца быть столь ясного и умного взора.
– Кто ты, добрый человек? — спросил у посланника старик голосом, похожим на чириканье воробья, услышав который тартакандец почувствовал почему-то непонятное смущение.
Хотя с чего бы вдруг?
Для того чтобы вновь обрести уверенность, тартакандец приосанился.
– Я личный посланник Первого министра Великого и Ужасного!
О ужас! В самом конце фразы, как раз на слове «Ужасный», голос его сорвался на фальцет!
Старик удивленно приподнял бровь.
– Кого?
Посланник решил было, что старик над ним смеется. Но нет, взгляд старого человека был чист и прозрачен — он и в самом деле хотел понять, о ком говорит собеседник.
– Великого и Ужасного Гудри-хана! — торжественно провозгласил тартакандец. По счастью, на этот раз голос его прозвучал именно так, как и требовалось, — уверенно и внушительно. И все же на всякий случай, чтобы у старика не оставалось уже никаких вопросов, посланник добавил: — Властителя Подлунной империи — да продлятся безмерно его годы!
– А-а. — Старик как будто был разочарован. — И что же делает здесь, в деревенской глуши, посланник Первого министра досточтимого Императора?
– Я сопровождаю ко двору Императора одного мудреца из Сатора, — важно выпятил грудь тартакандец.
– Неужели? — Теперь уже обе брови старика одновременно взлетели вверх. — Неужели ты отыскал в Саторе всего только одного мудреца?
Старик определенно издевался над тартакандцем!
– Вот что, старик. — Голос посланника приобрел угрожающее звучание. — До прибытия в Тартаканд я должен заботиться о покое и благополучии человека, которого сопровождаю. Твое пение мешает ему уснуть. Понимаешь? Так что, будь добр, не заводи свою песню заново.
– Твоему господину хочется спать? — спросил старик.
