Портной поджал губы, поставил автомат на предохранитель и закинул его за спину.
– Имя! – рыкнул старик.
Лицо его вновь преобразилось, приобретя чудовищные черты, рот растянулся, выставляя напоказ кривые клыки, глаза округлились и раздулись, как у рыбины, поднятой с беспросветной глубины, так, что едва не вываливались из глазниц.
– Дагон! – отчетливо и громко произнесла Тарья.
Сине-зеленые щупальца разом выпрямились и разлетелись в разные стороны, образовав вокруг старика нечто вроде божественного ореола. Освобожденный Стецук упал на траву. Из-под крыльца вылетел и шлепнулся неподалеку от него ошалевший от страха Муратов.
– Ты с самого начала знала? – спросил у Тарьи Дагон.
– Догадывалась, – ответила девушка.
– Почему молчала?
– Ждала.
– Nevermore?
– Именно.
Дагон расслабил, опустил щупальца. И снова сделался похожим на благообразного старичка.
– Дагон? – озадаченно наморщил лоб Портной. – Где-то я это имя слышал.
– Еще бы! – усмехнулся Петрович. – Откуда же еще его Тарья узнать могла! Я могу вас спросить? – обратился он к самому Дагону.
– Прошу! – сделал приглашающий жест тот.
– Насколько я себе представляю Дагона, выглядеть он должен иначе. Щупальцы и клыкастая пасть – это, конечно, здорово. Но откуда взялась избушка на курьих ножках и имидж старика-отшельника? Что заставило вас изменить облик?
– Обстоятельства! – развел руками Дагон. – Что же еще? Местным, – он ткнул щупальцем вниз, – тем, что живут на Облонских топях по другую сторону реальности, имя Дагона не внушает ни уважения, ни страха. Так же, как и их предкам. Они вообще не слышали этого имени! А вот Болотный Дедушка для них авторитет. Прежде они мне даже жертвы приносили.
– Человеческие?
– Какое там, – махнул щупальцем Дагон. – У них для этого народу мало… Да и не нужны мне эти жертвы. Мне и уважения довольно… Ну и чтобы за экологией, понимаешь, присматривали.
Глава 16
Макарычев почувствовал, что шест, о который он опирался, будто кто-то вытягивает из его руки. Сержант крепче сжал пальцы, надавил на шест посильнее и, потеряв равновесие, упал. Нелепо и глупо. Как девчонка, впервые попытавшаяся встать на коньки. Когда он поднялся, рядом не было ни шеста, ни его команды. Да и местность вокруг оказалась другая. Было светло, как ясным солнечным днем. Хотя в небе по-прежнему висела большая, желтая, будто нарисованная луна. Пейзаж не имел ничего общего с тем, что должно рисовать воображение, когда речь заходит о болотах, трясинах, топях и тому подобных труднопроходимых местах. Сержант стоял среди зеленого луга, трава на котором доходила ему почти до колен. Над распустившимися цветками – желтые, красные, синие, лиловые, малиновые, голубые, белые – порхали беззаботные бабочки. А трудолюбивые пчелы, не тратя время попусту, озабоченно жужжа, старательно лезли в глубину соцветий. Слева горизонт закрывал невысокий пологий склон. Справа прямо посреди луга стоял длинный стол, накрытый льняной скатертью, белой с вышитыми по краям красными петухами. На краю стола гордо выпячивал блестящее медное брюхо пузатый самовар, ведра на два, из трубы которого струился дымок с запашком вишневых щепочек. Прочие места занимала посуда, приличествующая долгому и богатому чаепитию: чашки, блюдца, ложки, молочники, сахарницы – сахар белый, рафинад, сахар коричневый, кусковой, сахарный песок, – розетки с вареньем – вишневое, яблочное, сливовое, черничное, голубичное, клюквенное, грушевое, персиковое, айвовое, – баночки с джемом – лимонный, арбузный, апельсиновый, малиновый, смородиновый, земляничный, – блюда с баранками, вазы с пряниками, тарелочки с печеньем, подносы с тортами, миски с пирогами… Одним словом – отрада для глаза и радость для пуза. С противоположных концов к столу были придвинуты два кресла, бог знает для кого предназначенные, – глубокие, обитые голубым атласом, с резными спинками и гнутыми подлокотниками. Вдоль одного края тянулась длинная деревянная скамья. С другого края стояли вразнобой стулья – плетеные и крепко сбитые, венские и английские, деревянные и пластиковые, конторские и общепитовские – и табуреты – круглые и квадратные, о трех и о четырех ножках, гладко оструганные и выкрашенные белой масляной краской. А вот чаевничающих за столом было всего трое. Двоих из них Макарычев сразу признал – тщедушного мужичка Антипа в распахнутой телогрейке, со странной, будто драной, шапкой на голове, и подлого попика по имени Иероним, с козлиной бородкой, маленькими глазками и большим серебряным крестом поверх затасканной черной рясы. Между ними на высоком детском стуле восседала смахивающая на карлицу бабулька в голубом платье в крупный белый горох, с кружевными оборочками на рукавах да на шее и в мятом малиновом чепце с широкими краями и длинными розовыми лентами, подвязанными огромным бантом на шее. Увидав эту троицу, сержант тут же схватился за автомат, что висел у него на плече. Ан нету автомата! Штык-нож тоже исчез вместе с ножнами. Вот так! Оружия нет. Спрятаться некуда. Ситуация, что и говорить, хуже не придумаешь. Гнилая, прямо скажем, ситуация. А Иероним держит блюдечко с чаем на растопыренных пальцах, прихлебывает из него, рафинадом прикусывает, да, посмеиваясь, на Макарычева посматривает. Антип квадратный ломоть белого ноздреватого хлеба абрикосовым джемом намазывает и тоже на сержанта косится. Одной старушке-карлице нет никакого дела до вновь прибывшего. Перед ней полная чашка чаю стоит, а она носом клюет, глазки морщинистыми, как у черепахи, веками прикрывает. Странно еще, как со стула не падает.
Антип хлеб джемом намазал, оценивающе посмотрел на него с разных сторон и откусил с угла. Пожевал, задумчиво посмотрел на луну, взял со стола стакан в серебряном подстаканнике и осторожно, вытянув губы трубочкой, приложился к краю. Пил он в самом деле что-то или только делал вид, что пьет, может, кому и известно, Макарычеву же показалось, что стакан был пустой. Держа в одной руке стакан, а в другой бутерброд с джемом, Антип прямо посмотрел на сержанта.
– Ну, что стоишь в сторонке, служивый? В ногах правды нет. Присаживайся, чайку испей.
– Где остальные? – не двигаясь с места, спросил Макарычев.
– А в самом деле, где? – недоумевающе посмотрел Антип на попа.
Никак не ожидавший такого вопроса, Иероним даже чаем поперхнулся. Пришлось Антипу попа по спине постучать, чтобы откашлялся. При этом блюдце, что держал на растопыренных пальцах Иероним, упало на стол, залив чаем скатерть. Откашлявшись и утерев рот ладонью, попик задрал рясу и полой принялся вытирать лужу на столе.
– Не знаю… Не знаю… – не глядя на Антипа, он быстро пожал плечами. – Все были приглашены… Как есть – все! Куда подевались? Не разумею!
– Может, заблудились по дороге? – не раскрывая век, сонно пробормотала карлица.
Антип и Иероним удивленно посмотрели на старушку. Казалось, они ну никак не ожидали услышать от нее хоть слово.
Первым стряхнул с себя оцепенение попик. Он быстро намазал маслом кусок хлеба и сунул его старушке в рот. Та немного откусила и стала меланхолично, как корова на лугу, пережевывать оказавшийся во рту кусок.
