– Башни, если хотите, это предмет нашего религиозного культа. И мы не хотим с ними расставаться.
– Этот вопрос не обсуждается.
– Ну, живем-то мы среди болот, – включился в разговор Антип. – Люди из вашего мира являются к нам редко. Очень редко. Почему мы не имеем права жить так, как хотим?
– Мне казалось, я все уже объяснил, – развел руками Макарычев.
– О башнях в нашем поселке никому не известно…
– Ошибаетесь.
– Они никому не причинят вреда.
– Спорное заявление.
– Мы погибнем без них.
– С чего бы? Раньше-то жили – и ничего.
– Вы не хотите, вы даже не пытаетесь нас понять, – с прискорбием покачал головой отец Иероним.
– А почему бы вам не попытаться меня понять! Я выполняю свою работу…
– А мы живем здесь! Посмотрите на Мамашу Рю! На Антипа взгляните!..
При этих словах попика Антип проворно сдернул с головы свою странную шапку. То, что увидел сержант, отбило у него всяческое желание продолжать чаепитие. Голова мужичка была покрыта широкими, толстыми кожистыми наростами, похожими на пластины, защищающие череп динозавра, из-под которых кое-где торчали клочки жидких, бесцветных волос. Местами из складок сочилась белесая, похожая на разведенное молоко, жидкость.
– Мы вырождаемся, – шепотом произнес отец Иероним. – И башни – единственная надежда на спасение, дарованная нам самим господом. Бог любит нас, за труды наши тяжкие, за отрешенность от мирского, за веру, древнюю и чистую, что пронесли сквозь века отцы наши и передали нам. Но он жестоко покарает нас, ежели мы отринем его последний дар.
– Последний? – удивленно приподнял бровь Макарычев. – Почему последний?
– Потому что мы умираем.
– Вам нужны не башни, а врачи.
– Если бы господь считал, что нам нужны врачи, он прислал бы сюда врачей. Но он даровал нам башни. И теперь важно то, как мы распорядимся его даром.
– Вы наштамповали рипов, которые едва не перебили всех нас.
– Ну, нет, – усмехнувшись, покачал уродливой головой Антип. – Это вы сами сделали. Созвали рипов, устроили бойню у меня во дворе… Нам трижды пришлось менять реальность, чтобы привести все в порядок. А это, дружище, не так-то просто, когда сидишь на четырехмерной мембране.
Макарычев машинально взглянул на Мамашу Рю. Старуха-карлица спала. И улыбалась во сне. Или только делала вид, что спит, и улыбалась чему-то своему, о чем никому не хотела говорить.
– Покажи ему, – произнес негромко отец Иероним.
То, что при этом он обращался не к кому-то из присутствующих за столом, а вроде как к самому себе, очень не понравилось Макарычеву. Он вообще не любил людей со столь явно выраженными странностями поведения.
– Думаю, не стоит, – ответил на свою же реплику попик. И снова, почти что приказным голосом: – Покажи, пусть посмотрит… Не вижу в этом смысла… Ты что, стесняешься?.. Нет… Тогда в чем проблема? Мы должны убедить этого бравого вояку!..
– Убедить в чем? – поинтересовался Макарычев, сообразив, что речь идет о нем.
– Покажи, покажи, – кивнул отцу Иерониму Антип.
– Конечно, покажи, – не открывая глаз и не прерывая сна, поддержала Мамаша Рю.
– Ну… Не знаю… – В сомнении отец Иероним принялся стучать ложечкой по краю блюдца. И вдруг решительно зашвырнул ложку в кусты. – Нет, он должен это увидеть!..
Отец Иероним рывком поднялся на ноги, так, что стул, на котором он сидел, опрокинулся на траву, и принялся живо подбирать полы поношенной рясы.
– Эй… Эй! Ты чего это делаешь-то! – подавшись назад, непонимающе уставился на попа Макарычев.
– Все в порядке…
Под рясой у отца Иеронима оказались байковые кальсоны цвета бедра испуганной нимфы, стягивать которые он, по счастью, не стал, и длинная блокитная ночная рубаха с геометрическими узорами в духе Малевича. Задрав рубаху, поп оголил сначала бледный впалый живот, а затем… Макарычев чуть с лавки не свалился, увидев небольшую уродливую головку, пристроившуюся под левым соском на груди отца Иеронима. Головка была размером с два кулака и здорово смахивала на гуттаперчевую маску с выемками на обратной стороне, в которые нужно вставлять пальцы, чтобы заставлять маску кривляться. На сморщенной макушке у нее торчало несколько длинных волосин. Вместо носа – две дырки. Ухо – только одно, правое. Глаза выпученные, как у страдающего базедовой болезнью, закрыты плотными, складчатыми, будто из дерматина вырезанными веками. Из приоткрытого рта торчат два кривых желтых зуба. Из угла стекает струйка мутной слюны.
– Ну, как? – посмотрел на сержанта Антип. – Что теперь скажешь?
Первоначальный шок от увиденного прошел, и Макарычеву даже не пришлось делать над собой усилие, чтобы усмехнуться.
– Кто сценарий писал? – спросил он в ответ.
– Что ты имеешь в виду? – не понял Антип.
– Он думает, что мы его дурачим, – чуть приоткрыв левый глаз, задумчиво изрекла Мамаша Рю.
– Точно! – указал на нее пальцем Макарычев. – Вам, Мамаша Рю, нельзя отказать в проницательности!
Ничего не ответив, карлица закрыла глаз.
– А, так вы думаете, что это не настоящее? – спросил, указав на приросшего к его груди уродца, отец Иероним.
– В мире, где все – лишь иллюзия…
– Это – не иллюзия, – перебил сержанта поп. – Это, – он коснулся пальцем лба уродливой головы, – мой брат-близнец. Мы так родились. Сросшимися. Тело его не развилось, но разум – гораздо сильнее моего. Помните, вы удивлялись тому, что я говорю не как священнослужитель? Так вот, в тот момент вы разговаривали не со мной, а с моим братом Исидором.
– А сейчас я с кем разговариваю? – все еще недоверчиво усмехнулся сержант.
– А с кем из нас вы хотите поговорить? – спросил в ответ единый в двух лицах поп.
– Да, в принципе, мне все равно…
– Не говорите так! – поднял руку отец Иероним. – Равнодушие – это самый страшный грех, в который может впасть человек!
– Разве? – удивился сержант.
Что-то он о таком грехе не слышал. Чревоугодие, прелюбодеяние, леность… Всего семь… Кажется…. Что там еще?.. А, какая разница – равнодушия там все равно нет! Получается – врет поп. Как и все попы начиная с библейских времен.
– У нас в поселке двадцать восемь человек, – Антип взял со стола сахарницу и вывалил ее содержимое на скатерть. – И каждый страдает тем или иным уродством. – Он взял белый кирпичик рафинада и поставил его на другой такой же. – И уже не в первом поколении… – Третий сахарный кирпичик лег на два других.
– Как известно, любое небольшое замкнутое сообщество обречено на деградацию и вымирание, – сказал, глядя в стол, отец Иероним. – Против природы не попрешь, – он поднял взгляд на Макарычева. – Это господь посылает нам испытания, – тембр голоса отца Иеронима остался прежним, а вот интонации стали немного другими. Или Макарычев уже сам начал придумывать то, чего нет? – Он наказал нас уродством, но и послал избавление от него в виде башен.
