Вахтенный начальник «Святого Георгия» поручик по адмиралтейству Михаил Алексеевич Мычелкин умер зимой 1918 года Поехал к брату в Пермь и тяжело захворал грудью. Видимо, сказались ледяные вахты в последний месяц океанского перехода «Об Иване Ивановиче Ризниче могу сказать только, — пишет Ольга Михайловна, — что отец относился к нему с большим уважением и даже симпатией. Я чувствовала это по голосу, когда он рассказывал о нем, перебирая фотографии. На одном фото, наклеенном на картон, Ризнич запомнился мне таким: крепкий, основательный, похожий на украинца с круглым смуглым лицом под козырьком фуражки.
Думаю, что отца потянуло на “Святой Георгий” не только из-за чувства воинского долга — надо! — но привлекла его и весьма притягательная личность командира Ризнича.
Как-то я спросила папу — хорошо ли жить на лодке? Он ответил: “Сыро”. И добавил: “Резина мокрая. Душно.”
О судьбе штурмана «Святого Георгия» старшего лейтенанта Александра Роппа известно лишь то, что после революции он остался в Советской России и умер в 1929 году, по всей вероятности, в Ленинграде.
А что же судьба командира «Святого Георгия»? Увы, документальных сведений о ней найти так и не удалось. Правда, за годы поисков у меня составилась целая коллекция версий на этот счет, предложений, мнений... Почти все они сходятся на том, что капитан 2-го ранга Ризнич не погиб в восемнадцатом году в Архангельске... Интересное письмо пришло из Владивостока от Георгия Николаевича Егорова. Он записал по памяти рассказ покойного отца-моряка: «В 1922 году белогвардейский адмирал Старк, покидая Владивосток, увел с собой многие суда Доброфлота. Эти пароходы оказались в различных портах Дальнего Востока, стояли они зачастую без экипажей и даже без охраны. Было предпринято несколько успешных попыток возвратить их во Владивосток с помощью специально подобранных команд.
Летом 23-го года мой отец в составе одной из таких команд прибыл в Шанхай. В день захвата белогвардейского парохода наши моряки рассредоточились и разными путями стали пробираться к судну. Однако захват не состоялся — командир не прибыл в назначенное место.
Позже выяснилось, что в городе его узнал кто-то из бывших сослуживцев-офицеров, его схватили, обнаружили под кителем красный судовой флаг и расстреляли. О командире отец рассказывал, что он был офицером царского флота, подводником, который угнал из Орана в Россию подводную лодку. Быть может, это был не угон, а перегон, и не из Орана, а из Специи? Если так, то тогда командиром группы захвата был не кто иной, как кавторанг Ризнич».
«ПО МЕСТАМ СТОЯТЬ! К ПОГРУЖЕНИЮ!»
В научной библиотеке Военно-морской академии я встретил человека, с которым давно искал случая познакомиться,— профессора, капитана 1-го ранга в отставке Николая Александровича Залесского (ныне уже, увы, покойного). Николай Александрович с 1925 года собирал фотографии кораблей и судов русского военного флота. Он-то и предложил мне заглянуть в сборник ЭПРОНа за 1934 год, где была помещена редчайшая фотография, сделанная в последние годы морской жизни «Святого Георгия». Оказывается, корпус устаревшей и разоруженной субмарины. Экспедиция подводных работ особого назначения (ЭПРОН) использовала в качестве судоподъемного понтона. Какая странная судьба у этой подводной лодки: вместо того, чтобы топить корабли, она поднимала их со дна морского!
Выходило так, что «Святой Георгий» не был разобран на металл в 1924 году, как сообщал о том справочник, а плавал в составе ЭПРОНа по меньшей мере еще десять лет. Эти последние годы понтон «Святой Георгий» провел в Мурманском порту, поднимая затонувшие в Гражданскую войну суда. Видимо, там, на корабельном кладбище Зеленый Мыс, он и закончил свою необыкновенную жизнь.
А спустя полгода после нашего знакомства Николай Александрович Залесский сделал мне воистину царский подарок. Прислал письмо с фотографией открыточного размера.
СТАРОЕ ФОТО. Немолодой вислоусый морской офицер в надвинутой на лоб фуражке стоял на палубе малой подводной лодки у распахнутого рубочного люка. Поднят перископ. Снимок был без подписи.
Я не понял, для чего прислал эту фотографию Залесский, и позвонил ему в Ленинград.
— Как это — кто изображен? — изумился профессор. — Неужели не узнаете? Да это же ваш Ризнич, Иван Иванович, на подводной лодке № 2!
Я так и ахнул в телефонную трубку. Вот это встреча!
С легкой руки Залесского я вскоре обрел еще один уникальный снимок своего героя. Роясь в фототеке Центрального военно-морского музея, я обнаружил в одном из безымянных альбомов крохотную угасающую фотокарточку. Она была подписана: «Мичман Ризнич». Молодой офицер с явно сербской внешностью щурился против яркого солнца с легкой полуулыбкой. Снимок был сделан явно в пору службы Ризнича на Черноморском флоте. В Севастополе мичман Ризнич прослужил около пяти лет. Я попросил музейного художника сделать рисунок с почти выцветшей фотографии, и он сделал прекрасную графическую копию, которую я потом подарил семье Ризничей.
Третий снимок Ивана Ризнича пришел в Россию из Америки...
Как-то летом старший внук Ризнича, кандидат геолого-минералогических наук Иван Иванович Ризнич, пригласил меня на морскую прогулку по Финскому заливу. Большой каютный катер, построенный руками Ивана при участии всех членов его дружной семьи, отвалил от причала водно-моторного кооператива в Мартышкино и, набирая скорость, помчался, взрезая невысокие волны. Справа по борту вздымались чуть видные в дымке купола, трубы и мачты Кронштадта. Мы проходили мимо города-гавани, куда приводил свою подводную лодку и где подолгу живал геройский дед капитана катера.
Иван стоял на руле — крепкий, широколобый; спокойные глаза, стриженые усы выдавали в нем того бывалого человека, каким становится к сорока годам, должно быть, любой геолог, изрядно поколесивший и походивший по нашей бескрайней стране. Он внимательно вглядывался в зеленую рябь залива, чтобы не наскочить с лету на какой-нибудь топляк. А я смотрел на Ивана, пытаясь угадать в нем черты того морского офицера, чей мужественный образ — загадочный и чуточку смутный — запал мне в душу на многие годы. Как, в сущности, все было недавно — в пределах одной человеческой жизни: и броненосец «Ретвизан», идущий в дерзкую атаку, и победный звон архангелогородских колоколов в честь подводников, одолевших океанские дали, и «Аврора», входящая в Неву...
— А знаешь, — оторвался на миг от штурвала Иван, — вместе со мной работает племянник Ксении Петровны Гемп, той самой, что встречала «Святой Георгий» в Архангельске!.. Вот совпадение!
Я не удивился. Наверное, в таких совпадениях, когда дела и дружбы дедов повторяются через поколения, как повторилось в правнуках, например, приятельство Пушкина и Дениса Давыдова, есть своя закономерность. Если жизнь человека была посвящена благородному делу, неважно на каком поприще — литературном, научном, морском, — если она вобрала в себя хотя бы одну истинную идею, то отзвуки этой гармонии и через века будут находить родственные души.
В жизни рода Ризничей было много таких совпадений.
