Переход…
– Ах ты студень с киселем! – не то выругался, не то запричитал Верша, глянув сквозь очки лейтенанту под ноги.
Ширшов подпрыгнул, по-козлиному взбрыкнув ногами. Как будто кто пятки ему щекотать принялся. Или раскаленное железо прикладывал. Должно быть, так или примерно так отплясывала мачеха Белоснежки, когда на нее надели раскаленные докрасна железные туфли, непонятно с чего вдруг подумал Игорь.
– Стой на месте, лейтенант! Стой, не двигайся!
– Да, чтоб вас всех!..
Лейтенант стиснул зубы, сжал пальцы в кулаки и чуть приподнялся на цыпочки. Казалось, вот сейчас он сорвется с места и кинется… Куда? Ну, в общем, куда-нибудь непременно кинется. Может быть, в бой, а может, в бега. Человек похож на маятник, находящийся в положении неустойчивого равновесия. На то, в какую сторону он качнется, влияют одновременно множество факторов, каждый из которых в отдельности настолько незначителен, что в иной ситуации его не стоило бы даже брать в расчет. Но сейчас все могло оказаться в зависимости от траектории полета пылинки. Или от взмаха бабочкиного крыла. А может, и от того, что увидела во сне девочка Аня, живущая на восьмом этаже двенадцатиэтажного дома, в котором есть зоомагазин и ларек «Pirat Bay».
– Стой на месте, лейтенант! Стой! Или хуже будет!
Очень хорошая, просто замечательная угроза. Эффективна всегда и при любых обстоятельствах. Скажите, вы хотите, чтобы вам стало хуже? Вряд ли вы ответите утвердительно, даже если в данный момент вам очень хорошо. Ну а если вам плохо, неужели вы пожелаете, чтобы стало еще хуже? Да можно ли вообще вообразить такую ситуацию, в которой хуже быть уже не может? Всегда, в любых условиях, при любых обстоятельствах человек надеется на лучшее. Даже если петля уже затянута на шее, ноги в пустоте болтаются и слышно, как шейные позвонки хрустят, ломаются.
Ширшов замер, прислушиваясь к самому себе, к своим ощущениям. Как человек, впервые почувствовавший укол в сердце.
Может быть, показалось?.. Может, и не случилось ничего?.. Может, все обойдется?..
Да нет, приятель, уже не обойдется. Прижало тебя всерьез, и времени у тебя в обрез.
Никогда не задумывался о том, сколько стоит человеческая жизнь?.. Нет, не твоя именно. А так, вообще – абстрактная?.. Вот у древних египтян Осирис, или кто-то там еще, взвешивал души людские на весах. Как мясник потроха в лавке. Какой-никакой, а все же способ объективной оценки значимости того или иного субъекта. Конкретного представителя рода людского.
– Мужики… – Лицо у лейтенанта Ширшова скривилось, сморщилось, на сторону поехало. Как будто он сливу неспелую раскусил. Или вдруг понял, как жалко ему себя, родного. – Верша… – Он быстро провел сухим языком по губам. – Гибер… Жуть твою!.. Ну, скажите же наконец, что за жесть?.. А?.. Мужики?.. Иль вы дуркуете?..
Верша показал лейтенанту палец – стой, мол, и не шебуршись, – и, как пенсне, нацепив на нос двухцветные очки, еще раз внимательно осмотрел прилипшего к лейтенанту шоггота.
Желеобразная тварь уже не пускала щупальца по сторонам, а старательно затягивала лейтенанта в студенистый кокон. Глядя на него, Верша вспомнил, как, впервые увидав такое, он попытался сжечь шоггота оказавшейся под рукой паяльной лампой. Вот тогда-то он и убедился воочию, что на самом деле шоггота не существует. Вернее, его не было на том уровне реальности, на котором обосновалось синеватое пламя, вырывающееся из сопла горелки, что держал в руках Верша. Пламя – отдельно, шоггот – сам по себе. Они не существовали друг для друга. И то, что человек видел шоггота, ровным счетом ничего не значило. Ни для него самого, ни для твари. Шоггот ведь тоже ощущал его на каком-то уровне доступной ему реальности. Вот только кем был для него человек? Добычей, жертвой, объектом, подлежащим немедленной трансформации?.. Может быть, он видел в нем врага? Такую же тварь, какой сам представлялся человеку?.. Об этом лучше было не думать. Всякий раз, когда Верша пытался представить себя на месте шоггота, он чувствовал, как в голове у него все начинает куда-то плыть. Мысли и образы, заполняющие сознание, приобретали странный, размазанный вид. А само сознание становилось похожим на молочную реку, в которую дурак, стоящий на холме, выливал одно за другим ведерки с яркими, чистыми красками. Это было невообразимо красиво и настолько же лишено какого бы то ни было смысла.
Верша хмыкнул многозначительно, спрятал очки в карман, помял пальцами подбородок и озадаченно посмотрел на Игоря:
– Что скажешь, Гибер?
– Неприятная ситуация.
– Это я уже понял. Что делать будем?
– Геннадий, – Игорь впервые обратился к лейтенанту по имени. Доверительно. И, когда тот посмотрел на него, показал пневмоинъектор, – сможешь сам укол себе сделать?
– Не знаю… Наверное… Да что со мной?!
– Ты только не суетись, – сделал успокаивающий жест Верша.
– Да я спокоен!
– Точно?
– Точно!
– Сними шлем.
– Зачем?
– Не спрашивай, а делай, что тебе говорят!
– Жесть твою!..
Ширшов щелкнул зажимом, сорвал шлем с головы и метнул его в Вершу. Санитар был к этому готов и легко увернулся.
– Теперь сосчитай до десяти.
– Зачем?
– Тебе что, трудно?
– Нет…
– Ну, так считай.
– Один, два, три, четыре…
– Медленно считай! Сначала!
– Один… Два… Три…
Игорь вставил в рукоятку пневмошприца картридж с сывороткой.
– Четыре… Пять… Шесть…
Верша приоткрыл заднюю дверцу фургона и жестом подозвал к себе патрульных.
– Семь… Восемь…
Двоим он вручил широкое асбестовое одеяло. Третьему показал проволочную петлю, закрепленную на длинном шесте. Как для отлова собак.
– Девять… Десять!
– Теперь сделай три глубоких вдоха.
Ширшов поначалу стиснул зубы – подумал, что над ним издеваются. Но тут же решил, а черт с ними, сделаю все, что велят. А уж потом!.. Лейтенант вдохнул так глубоко, что даже голова закружилась и глаза сами собой начали закрываться.
– Ага, повело его, – кивнул напарнику Верша.
– Куда? – прорвавшись сквозь полудремотное оцепенение, спросил Ширшов.
– Дело в следующем, лейтенант. – Верша в растерянности как бы или в нерешительности малость поскреб щеку, подцепил ногтями торчащий волосок, дернул и сморщился от боли. – В общем, тебя шоггот за ноги схватил.
– Кто? – Ширшов растерянно посмотрел себе под ноги и, дело ясное, ничего там не увидел. Уголки губ его обиженно, но вместе с тем и угрожающе поползли вниз. – Ты что, издеваешься, опоссум?..
– Естественно, сам ты ничего не видишь…
