Пятно света от фонаря – поразительно белое, с едва приметными серыми разводами от неровностей рефлектора, оно почти полностью съедало цвет предмета, на который падало, – скользнуло вверх и остановилось на стене ангара.
– Они должны были слышать, как мы подъехали, – тихо произнес из-за спины Хази Ше-Кентаро.
– Может быть, и слышали, – так же тихо ответил тот. – Так что ж теперь, встречать должны?
Могли бы и встретить, подумал Ше-Кентаро, но вслух ничего не сказал.
Глава 9
Допрос.
Обычно проходит по четко отработанной, отлаженной схеме. Особенно в тех случаях, когда инспектор и сам не знает, что хочет услышать. А если к тому же подозреваемый не понимает, что от него нужно этому страшному человеку, облеченному властью, способному стереть его в пыль, растоптать или развеять по ветру, то это уже не допрос, а полный привет. Кому? Нетрудно догадаться.
– Почему ты его убил? У вас с ним были какие-то дела? – инспектор изо всех сил ударил ладонью по столу – металлический лист на четырех ножках, привинченных к полу. Звук – восхитительный. Резонирует и раскатывается по крошечной камере басовито. Так и хочется, пока не затихло, снова грохнуть как следует. – Говори, затемненыш!
Подозреваемый сидит на табурете, также привинченном к полу. До стола от него около метра. Но при каждом ударе по столу подозреваемый сгибает спину и втягивает голову в плечи. При этом он еще пытается прикрыть лицо руками, как будто боится, что вошедший в раж инспектор, хлопнув звучно по столу, тут же влепит и ему звонкую затрещину. Но руки подозреваемого скованы наручниками, короткая цепь которых пропущена под ножкой табурета. Одет несчастный в серую робу, которая велика ему на три размера, ноги босые. В этом испуганно скорчившемся на табурете человеке совсем непросто узнать вальяжного, самоуверенного и в меру нагловатого официанта из кафе, неподалеку от которого недавно произошло убийство.
Опираясь одной рукой о стол, инспектор наклоняется вперед. Подозреваемому кажется, что над ним нависает лик создателя, готовый вынести приговор всему человечеству: «Виновны!»
– За что ты его убил?
Бедняга судорожно трясет головой и пытается делать какие-то движения скованными руками. После допроса, продолжающегося четыре часа кряду, во рту у него пересохло, горло сдавил спазм. Ему с трудом удается выдавить из себя только:
– Н-нет…
– Что? – са-турат делает вид, что не расслышал. – Говори громче, выродок!
Подозреваемый откидывает голову назад и в отчаянии орет в потолок:
– Не-е-ет!
Инспектор с досадой цокает языком и вроде как с укоризной даже головой качает.
– Ты перерезал ему глотку, чтобы забрать деньги? Ты видел его бумажник, когда он расплачивался в кафе?
– Нет! Нет! Нет!… – трясет головой подозреваемый.
Если бы он мог дотянуться, то наверняка бы разбил лоб об угол табурета.
– Что «нет»? – удивленно спрашивает инспектор.
– Я не убивал… Я…
– Ты убил его из-за того, что вы повздорили, когда ты подошел к его столику?
Подозреваемый молча роняет голову на грудь. У него уже нет сил отказываться от абсурдных, совершенно нелепых обвинений, что пытаются навесить на него са-тураты.
– Говори! – Металлический грохот вновь ударяется в стены.
Подозреваемый, всхлипывая, кусает губы. Слезы текут у него по щекам, скатываются по носу и темными пятнами расплываются по серому бетонному полу.
– Ну ты и гад! – едва ли не с восхищением произносит инспектор.
Официант не может взять в толк, почему его обвиняют в убийстве? Да, он обслуживал человека незадолго до того, как его убили. Так ведь если бы его одного! В тот праздничный малый цикл клиентов было раз в десять больше, чем обычно. Официант и запомнил-то его лишь потому, что мужик хоть и с бабой пришел, а все равно только место занимал: заказал стакан бальке и порцию сахарного льда. А потом мужик и вовсе куда-то исчез – вышел на пару минут, и нет его. Дамочка нервничать начала: пока кавалера-то не было, она полный стол заказала. Дамочка, надо сказать, хотя и в возрасте, но очень даже недурна собой. Особенно хороши у нее ноги – длинные, стройные, с крепкими, как у спортсменки, икрами. Женщина знала об этом и все время напоказ их выставляла. Собственно, из-за этих красивых ног официант и решил войти в положение женщины, когда ясно стало, что кавалер ее совершенно хамским образом бросил. Ну они ж не знали тогда, что его зарезали!… А у женщины, как оказалось, денег не хватало, чтобы расплатиться за все. В общем, официант забрал со стола то, что не тронуто, что можно снова подать, да еще простил ей двенадцать рабунов. Честное слово, жалко стало бедняжку, она ведь и без того расстроилась хуже некуда – и это в праздник-то!…
Позже, когда женщина ушла, пронесся слух, что неподалеку в переулке кого-то зарезали, но тогда официант даже и не подумал, что это тот самый бесследно пропавший кавалер. А на следующий малый цикл в кафе са-тураты нагрянули. И дамочку ту самую с собой привели. Расспрашивать стали, что, мол, да как? Ну, официант, само собой, рассказал все, как было. Да, собственно, что ему было скрывать-то? И женщина все подтвердила. Да, говорит, этот милый человек спас, можно сказать, мою честь. Так прямо и сказала! Ну, са-туратам, понятно, до чести женской дела никакого, им убийца требуется. Полазили они по кафе – улики какие искали или что другое, поди пойми, скорее всего просто зарплату отрабатывали, в кафе ведь за малый цикл Праздника Изобилия столько народу побывало, что с таким же успехом можно было надеяться найти орудие убийства в ближайшем мусорном баке, – с другими официантами, работавшими в тот малый цикл, поговорили, потом минут на десять заперлись с хозяином в его кабинете, после чего хозяин, как водится, велел са-туратам джафа подать. Выпили са-тураты свой джаф и, не попрощавшись, ушли. А еще малый цикл спустя его в городское управление са-турата вызвали, в отдел особо тяжких преступлений. Не вызвали даже, как принято, повесткой, а позвонили домой и вежливо так зайти попросили, свидетельские показания подписать. Ну, он и зашел перед работой. И ведь ни мыслей темных в тот малый цикл в голове не было, ни даже предчувствия дурного. Все, как перед Ше-Шеолом самим, рассказал, все требуемые бумаги подписал. И что в итоге?…
– Отвечай, когда тебя спрашивают, затемненыш гадкий! – Удар ладонью по столу – официанту кажется, металлический гул отдается у него в черепе, и он еще глубже старается втянуть голову в плечи. – Ма-ше тахонас, выродок!…
Не глядя на инспектора – в пол, только в пол, – официант разевает рот и дико, с подвывом орет:
– А-а-а-а-а!…
Протяжно, на одной ноте. Тупо и бессмысленно.
В стене открывается узкая, почти незаметная дверца без ручки, и в комнату для допросов входит еще один са-турат – без кителя, в рубашке с закатанными по локоть рукавами. Он слегка похлопывает напарника по плечу и, когда тот к нему оборачивается, сначала улыбается, а затем головой качает: все, мол, готов, паршивец, выработал свой ресурс. Инспектор, проводивший допрос, делает коллеге приглашающий жест рукой и отходит в сторону. Прислонившись к стене, он с чувством выполненного долга складывает руки на груди, но взгляд его по-прежнему устремлен на подозреваемого. Второй са-турат присаживается на угол стола, кладет ладони на поднятую коленку и с мягкой, всепрощающей улыбкой смотрит на макушку официанта. Много таких же макушек довелось ему повидать, и вот что удивительно – на всех без исключения волосы росли, закручиваясь по часовой стрелке. И не иначе! Закон природы, что ли, такой? Сколько ни думал над этим вопросом инспектор, так и не смог отыскать ответ. Он даже у парикмахера своего спрашивал, тот нос только почесал и сказал, что никогда не обращал на это внимания. Вот то-то, усмехнулся са-турат, в том и заключается разница между парикмахером и инспектором отдела особо тяжких преступлений, что один работает руками, а другой – головой.
