Официант уже не голосил, а только тихо подвывал, скованными руками пытаясь утереть, но только размазывая по лицу слезы и сопли.
– Эй! – позвал его негромко вновь прибывший инспектор и, качнув ногой, легонько ткнул носком ботинка подозреваемого в коленку.
Официант шмыгнул носом и приподнял голову. Инспектор приветливо улыбнулся, достал из кармана скомканный носовой платок и кинул подозреваемому. Тот вначале с недоумением посмотрел на платок, потом провел им по губам, вытер глаза, щеки, лоб.
– Спасибо. – Он протянул платок са-турату.
Инспектор только кончиками пальцев махнул – оставь себе – и голову к плечу наклонил, как будто так ему было удобнее смотреть на сидевшего перед ним человека в серой робе. Официант – или, может быть, уже бывший официант – зажал платок в кулаке, словно это была последняя нить, связывающая его с привычной жизнью, оставшейся за стенами камеры для допросов.
– Есть хочешь? – спросил инспектор.
Подозреваемый отрицательно мотнул головой.
– Пить?
– Да…
Са-турат сделал знак напарнику. Тот вышел и через минуту вернулся, поставил на стол бумажный стаканчик с водой. Сидевший на углу стола инспектор медленно протянул руку, взял стакан и, чуть прищурив глаз, как бы в задумчивости посмотрел на подозреваемого. Он как будто не мог решить, стоит ли дать бедолаге напиться или нет? Официант тяжело задышал. Пока он не видел этот стаканчик с водой, жажда мучила его не так уж сильно, но теперь он готов был все отдать за глоток-другой теплой, пахнущей дезинфекцией водопроводной воды. А ведь прежде он никогда не пил воду из-под крана – только минеральную, из бутылки.
– Как ты думаешь, – обратился к подозреваемому инспектор, – мы сможем поговорить, как два здравомыслящих человека? Спокойно, без криков. Признаться, у меня нет ни малейшего желания заставлять тебя говорить. Так что, если не хочешь…
– Да!… – официант торопливо кивнул. – Конечно! – Кивнул еще раз. – Да! – Третий кивок.
– Что «да»? – изобразил недоумение инспектор.
– Я… – официант растерянно развел руками, насколько позволяли наручники. Он и сам не знал, что означало это самое «да». В принципе, он был согласен на все. Ну, скажем, пока еще почти на все. Но он не понимал, какого ответа ждет от него добрый инспектор, предложивший воды. – Я готов рассказать все, что знаю!
Инспектор улыбнулся, подмигнул: смотри, мол, не разочаруй меня, – и вложил стаканчик в руку подозреваемого. Скорчившись в три погибели, официант поднес бумажный стаканчик к губам и осушил его четырьмя большими, торопливыми глотками. Часть жидкости пролилась на подбородок, о чем бедняга жестоко пожалел, когда понял, что воды в стаканчике больше не осталось. Если бы он мог, то запрокинул бы голову и держал перевернутый стаканчик над широко раскрытым ртом, дожидаясь, когда последняя капля упадет на язык. Но руки были прикованы к ножке табурета, поэтому, вздохнув горестно, официант протянул пустой стаканчик инспектору.
– Благодарю вас…
Са-турат взял стаканчик двумя пальцами за край и кинул на стол.
Подавшись назад, он сложил руки на груди и выжидающе посмотрел на подозреваемого.
– Ну?…
– Честное слово, – торопливо забормотал официант, страшно боясь, что доброго инспектора снова сменит тот, что только орал на него и все время колотил по столу. – Клянусь, уважаемый, я рассказал все, что знал… Я всего лишь раз видел убитого… Всего только раз… Я даже не знаю, как его зовут…
– Кири Ше-Холуско, – произнес негромко инспектор.
– Что? – непонимающе посмотрел на него официант.
– Убитого звали Кири Ше-Холуско.
– Кири Ше-Холуско, – автоматически повторил официант.
– Вот видишь, – довольно улыбнулся инспектор. – Теперь тебе известно его имя.
Во влажных глазах подозреваемого полнейшее непонимание. Но кроме того, еще растерянность и страх. И все это са-турат видит. И улыбается.
– Теперь можно сказать, что вы почти знакомы. Ты помнишь лицо Кири Ше-Холуско?
– Да, – кивнул после непродолжительной паузы официант.
Он помнил его лицо, худое, вытянутое, не очень выразительное – типичный клерк из мелкой государственной конторы. Официант терпеть не мог клерков. Впрочем, как и все, кому приходилось оформлять документы в любой из государственных контор. О, эта пытка ни с чем не сравнится! Во всяком случае, так думал официант до того, как попал в камеру для допросов городского управления са-турата. Может быть, еще и по этой причине он столь пренебрежительно отнесся к этому самому Ше-Холуско?
– Ну? – повторил свой весьма невразумительный вопрос инспектор. – И что ты теперь скажешь?
– Я не знаю, – удрученно покачал головой официант. – Я не знаю, что должен сказать.
– Разве?
Официант только плечами пожал.
– Хорошо! – инспектор жизнерадостно улыбнулся и хлопнул себя по коленке – не по металлическому столу. – Давай начнем с начала. Договорились, Нами?
Официант не сразу понял, что произошло, а между тем его впервые за несколько часов допроса назвали по имени. Когда же смысл сказанного дошел до его замутненного усталостью и страхом сознания, он тоже невольно улыбнулся – беспомощно и растерянно. Ему хотелось верить, что этот спокойный, выдержанный инспектор наконец-то во всем разберется, наконец-то всем станет ясно, что он, Нами Ше-Риваро, просто официант и не имеет, да просто не может иметь никакого отношения к убийству этого, как его?…
– Эй! – щелкнул пальцами перед носом Нами инспектор. – Ты меня слышишь?
– Да-да, – быстро кивнул подозреваемый.
На миг в глазах его мелькнул испуг – он испугался, что опоздал с ответом, но тут же узрел улыбку инспектора и снова поверил в то, что все еще может хорошо закончиться. Он ответит на все интересующие инспектора вопросы, и его злоключениям придет конец. Он вернется домой и первым делом примет ванну. И постарается поскорее обо всем забыть. Нет, он, конечно же, не станет подавать жалобу на допрашивавших его са-туратов, даже на того, что непрестанно стучал по столу, они ведь не хотят ему зла, просто выполняют свой долг…
– Почему ты убил Кири Ше-Холуско?
– А?… – в полнейшем недоумении уставился на инспектора Нами.
А са-турат, как и прежде, улыбался. Как будто и не он вовсе задал этот идиотский вопрос.
– Я никого не убивал, – едва ли не с ужасом прошептал Нами.
Все происходящее напоминало нескончаемую абсурдистскую пьесу без начала и конца, насыщенную ужасающими в своей нелепости сценами, каждая из которых почти в точности повторяла предыдущую. И все же Нами Ше-Риваро привел довод, который ему самому казался решающим, но который почему-то никто не желал принимать во внимание:
– В тот день я впервые увидел этого человека. С чего мне было его убивать?
