Как ни странно, Ше-Киуно быстро свыкся с ролью пленника. Ани не особенно смущала пища, которую в нормальных условиях он скорее всего отказался бы есть. К отвратительной вони, как оказалось, тоже можно привыкнуть. Спать на земляном полу – без проблем. Пугало Ше-Киуно другое. Как ни старался убедить себя Ани, что призраки Ночи потеряли его из виду, остались в городе, поджидая его, как обычно, в темном закоулке рядом с мусорными контейнерами, они все же появились.
Ше-Киуно явственно ощутил присутствие призраков вскоре после того, как Ири первый раз дал ему поесть. Ани сидел, прижавшись спиной к дощатой стене, сложив ноги крест-накрест, и, аккуратно выворачивая наружу перемазанные чем-то скользким, комбижиром, наверное, края целлофанового пакета, торопливо поедал его содержимое. То, что попадало в рот, Ше-Киуно тут же проглатывал, даже не пытаясь разжевать или распробовать вкус. Он спешил не потому, что был голоден, а потому, что хотел поскорее покончить с едой. Собственно, Ани вообще не чувствовал голода, но заставлял себя есть – кто знает, когда в следующий раз его решат накормить? Вдруг ему показалось, что он слышит какой-то посторонний звук. Ше-Киуно замер и насторожился, весь обратившись в слух. – Если бы звук раздался сейчас, то срезонировал бы он у Ани в животе. Но нет, темнота оставалась немой. Немой, но не бесчувственной. В темноте что-то происходило – Ше-Киуно это точно знал, хотя и не мог понять, откуда? Но разве для того, чтобы знать, всегда необходимо понимать? Я знаю, что ничего не знаю, ты знаешь, что ничего не знаешь, они знают, что ничего не знают. Тогда откуда мы вообще что-то знаем? Ше-Киуно ни в малой степени не интересовали философские вопросы познания. Ани знал, что темнота, в которой он тонул, но почему-то не захлебывался, живет своей собственной жизнью, тайной, непостижимой для тех, кто родился при свете Дня.
Хо!
Ани Ше-Киуно родился Днем, но как много изменилось с тех пор! Как много изменилось за последние несколько малых циклов! Как и прежде, Ше-Киуно испытывал страх перед Ночью. Тьма пугала его как противоестественная, не свойственная человеческой природе среда обитания. Человек не мог постоянно жить во тьме, так же как не умел дышать под водой. И так же, как человек, не умеющий плавать, боится утонуть, Ше-Киуно боялся остаться во тьме. А первопричиной мучивших его кошмаров был страх не дожить до рассвета, что означало бы навсегда остаться во мраке Ночи.
Хоп!
Теперь Ше-Киуно казалось, он знал об этом давно. Может быть, с того самого дня, как появился на свет. Нет, скорее все же он понял это в тот день, когда поднялся вместе с отцом на плоскую крышу восьмиэтажного дома, в котором они жили. На крыше было уже не протолкнуться от высыпавших под открытое небо жильцов, и отцу пришлось взять Ани на руки. Небо было непривычно темным. Гораздо темнее, чем накануне. Темно-фиолетовый цвет, которым любовался Ани, когда отец выводил его на крышу малый цикл тому назад, сделался почти черным. И только в одной стороне, там, куда смотрели все остальные столпившиеся на крышах как этого, так и соседних домов люди, Ани увидел чуть розоватую полоску. Видишь, Ани, произнес отец странным, глухим голосом, словно он старался сдержать рвущийся из груди крик отчаяния, а может быть, и рыдания, это заходит солнце. Оно вернется через тридцать семь больших циклов. Мне его уже не увидеть, но ты непременно дождешься рассвета. Ты слышишь меня, Ани? Не глядя на отца, Ани послушно кивнул.
Мальчик почти не слушал то, что говорил отец, его внимание было приковано к узкой розовой полоске у самого горизонта, похожей на рану, оставленную остро заточенной бритвой. Ани казалось, что он видит, как края разреза сходятся, хотя на самом деле этого, конечно, не могло быть, он ждал, когда тьма поглотит мир. А отец продолжал говорить. Понимаешь, Ани, это очень важно. Да нет, конечно, сейчас ты этого еще не понимаешь. Но позже непременно во всем разберешься. Человек не должен жить во тьме, потому что… Потому что он человек! А мрак – это для тех, кто хочет спрятать в нем своих чудовищ, своих призраков. У каждого есть свои призраки, но не нужно их бояться. С ними нужно научиться жить в мире. Ночью, в темноте, призраки наглеют. Потому что им всегда есть где спрятаться. Ты должен победить своих призраков, Ани. И ты непременно должен дожить до рассвета. Слышишь? Да, отец. Обещай мне, Ани, что ты обязательно доживешь до рассвета. Обещаю…
Темнота колыхнулась и как будто сделалась более плотной в том углу, где Ше-Киуно поставил ведро с нечистотами. Волна призрачного движения прокатилась по погребу. Ше-Киуно невольно прижался спиной к стене, чтобы, не приведи судьба, не зацепило вдруг, и поспешно сунул в рот остатки пищи. Дернув судорожно подбородком, Ани протолкнул мягкий бесформенный комок в пищевод, кинул в сторону пустой пакет, уперся ладонями в пол и подтянул колени. Зачем он это сделал, непонятно – что бы ни случилось, вскочить на ноги он все равно не мог. Но так он чувствовал себя немного спокойнее. Кто-то дохнул на него из темноты. Ани впервые почувствовал на лице дыхание призрака Ночи. Он думал, что у призраков отвратительное, зловонное дыхание, пропитанное запахом гнили и сырого мяса. Но дыхание, что он ощутил, было прохладным и имело легкий, едва уловимый ментоловый запах. И все равно Ше-Киуно поморщился. Ему было неприятно, что кто-то невидимый дышит на него из темноты, но страха он, как ни странно, не испытывал. Должно быть, потому, что еще до похищения Ани уже почти смирился с мыслью о том, что вскорости ему предстоит умереть. Так какая разница, когда и где это произойдет? Уж лучше быть разорванным призраком Ночи, чем ждать, что придет в набитую стекловатой и металлической стружкой голову безумного Ири.
И тут Ани Ше-Киуно закричал – долго, надсадно, мучительно, выблевывая с криком всю ту жеваную бумагу, что прежде называл он душой. Это был крик не боли, а исцеления, первородный вопль, дарующий возвращение к началу, к тому, кем ты был когда-то и о ком почти забыл.
Крик Ани поверг темноту в замешательство. На какое-то время движения во тьме прекратились. Казалось, таившиеся во мраке существа пребывали в недоумении – что происходит? Они еще не приступили к делу, а человек уже кричит так, будто с него живьем сдирают кожу. Уж не сошел ли он с ума? А ежели так, то к лицу ли призракам Ночи связываться с сумасшедшим? И, если к лицу, то что они должны с ним сделать? Во как все запуталось!
Ше-Киуно сидел неподвижно и всматривался в темноту так же, как и она всматривалась в него. Что в ней было такого, что раньше пугало его до безумия? То, что в темноте могли затаиться призраки? Но вот он всю свою сознательную жизнь обходил стороной темные закоулки, остерегался призраков Ночи, а в результате на него напали в его же собственной квартире, при свете электричества, и не чудовища, порожденные запутавшимся в самом себе подсознанием, а люди. На вид так вполне приличные люди. Кто же, выходит, опаснее? Люди или призраки? Только не надо сразу говорить, что ответ, мол, очевиден. Отнюдь! Ведь если так, то как тогда жить среди людей?
Затаившиеся в темноте существа вновь ожили. Медленно, как будто неуверенно даже – оказывается, призраки тоже могут чувствовать неуверенность! – они переместились чуть ближе к Ше-Киуно. Затем подтянулись еще чуть-чуть, самую малость. Казалось, они изучают человека, принюхиваются к нему, присматриваются, пробуют на язык, чтобы определить – что? Уровень опасности или степень доступности потенциальной жертвы? Ше-Киуно усмехнулся – для него это уже не имело определяющего значения.
