– Ага, – сказала Ольга. – Вот это-то я и искала.
Она вставила отрезок балки на нужное место посреди шедевра Гюстава Эйфеля, созданного, если верить надписи на обороте коробки, из металлолома.
Дэйв услышал за спиной стук трости и поздоровался, не поворачивая головы:
– Доброе утро, Олли. Ты нынче рано.
В молодости Дэйв никогда бы не поверил, что сможет узнавать кого-то просто по стуку трости, но в молодости он и представить себе не мог, что закончит свой земной путь там, где слишком многие пользовались тростями.
– И тебе доброго утра, – ответил Олли Франклин. – И тебе тоже, Ольга.
Она на мгновение подняла взгляд, после чего вернулась к пазлу из тысячи элементов, большинство из которых уже стояли на своих местах.
– Эти балки – сущее наказание. Стоит закрыть глаза, как они плывут передо мной. Похоже, надо покурить и разбудить легкие.
Вообще-то в «Озерном виде» курить запрещалось, но Ольге и некоторым другим заядлым курильщикам разрешали проскальзывать через кухню на разгрузочную площадку, где стояла банка с окурками. Ольга встала, пошатнулась, выругалась то ли по-русски, то ли по-польски, выпрямилась и шаркающей походкой направилась к выходу. Потом вдруг остановилась и оглянулась на Дэйва, нахмурив брови.
– Оставь мне несколько кусочков, Боб. Обещаешь?
Он поднял руку с открытой ладонью.
– Да поможет мне Бог.
Довольная, она двинулась дальше, шаря в кармане своего просторного платья в поисках сигарет и зажигалки.
Олли удивленно приподнял брови:
– С каких это пор ты стал Бобом?
– Так звали ее мужа. Припомни-ка. Прибыл сюда вместе с ней и умер два года назад.
– Ах да. Верно. А теперь она начинает путаться. Как нехорошо.
Дэйв пожал плечами.
– Осенью ей исполнится девяносто, если она доживет. Ей простительно быть немного не в себе. Взгляни-ка вот на это. – Он указал на головоломку, занявшую весь карточный стол. – Она почти все собрала сама. Я лишь помогаю ей.
Олли, который был художником-оформителем в своей, как он ее называл, реальной жизни, мрачно воззрился на почти собранный пазл.
– Эйфелева башня. А ты знал, что многие художники негодовали, когда ее строили?
– Нет, но я не удивлен. Это же французы.
– Писатель Леон Блуа назвал ее поистине трагичным уличным фонарем.
Калхаун посмотрел на пазл, увидел, на что намекал Блуа, и рассмеялся. Действительно похоже на фонарь. Немного.
– Какой-то художник или писатель – точно не помню – заявил, что лучший вид на Париж открывается с Эйфелевой башни, потому что это единственный вид на Париж, где Эйфелева башня отсутствует.
Олли нагнулся ближе, одной рукой вцепившись в трость, а другую прижав к пояснице, словно придерживая ее. Его взгляд скользил от пазла к разбросанной по столу сотне элементов и обратно.
– Хьюстон, похоже, у вас проблемы.
Дэйв и сам начал подозревать что-то неладное.
– Если ты прав, у Ольги весь день пойдет насмарку.
– Ей следовало этого ожидать. Как ты думаешь, сколько раз собирали и рассыпали эту Эйфелеву башню? Старики такие же рассеянные, как подростки. – Он выпрямился. – Пойдем прогуляемся по саду, а? Я должен тебе кое-что вручить. И кое-что сказать.
Дэйв внимательно посмотрел на Олли.
– Все нормально?
Тот предпочел не отвечать, а произнес:
– Выйдем на воздух. Нынче прекрасное утро. И быстро теплеет.
Олли первым двинулся в сторону внутреннего дворика, отбивая тростью знакомый ритм, раз-два-три. Пожелал кому-то доброго утра взмахом руки, когда они проходили мимо усевшихся в кружок телезрителей, попивавших кофе. Дэйв охотно последовал за ним; он был заинтригован.
II
Пансионат «Озерный вид» был построен в виде буквы U с общим залом отдыха в ложбине между двумя «рукавами», в которых размещались «жилые номера». Каждый номер включал в себя гостиную, спальню и санузел, оборудованный поручнями и стулом для душевой. Такие номера стоили недешево. Хотя многие из «постояльцев» страдали недержанием (Дэйв сам стал испытывать подобные ночные конфузы вскоре после того, как ему исполнилось восемьдесят три года, и держал в шкафу на верхней полке памперсы для взрослых), пансионат не относился к тем заведениям, где пахнет мочой и хлоркой. Номера комплектовались спутниковым телевидением, в каждом крыле имелся буфет, а дважды в месяц устраивались праздники с дегустацией вин. С учетом всего этого, думал Дэйв, не самое плохое место, чтобы дожить свой век.
Сад между жилыми крыльями сверкал буйными, почти экстатическими красками начала лета. Среди зелени вились дорожки, весело бил главный фонтан. Цветы похвалялись своей красотой, но как-то благовоспитанно и ухоженно. Тут и там стояли внутренние телефоны, на случай если кто-то из гуляющих вдруг начнет задыхаться или почувствует немоту в ногах. Позже «постояльцев» здесь прибавится, когда те, кто еще не встал (или когда собравшиеся в общем зале окончательно насытятся болтовней «Фокс ньюс»), выйдут насладиться погожим деньком, прежде чем начнет припекать, но пока что сад был в распоряжении Дэйва и Олли.
Как только они миновали двустворчатые двери и осторожно спустились по ступенькам с мощенного плиткой широкого внутреннего дворика, Олли остановился и начал что-то искать в кармане клетчатой спортивной куртки. Вынул серебряные карманные часы на толстой серебряной цепочке и протянул их Дэйву.
– Я хочу, чтобы ты взял их. Это часы моего прадеда. Судя по гравировке под крышкой, он то ли купил их, то ли получил в подарок в тысяча восемьсот девяностом году.
Дэйв с изумлением и ужасом уставился на часы, качавшиеся, словно маятник гипнотизера, в слегка дрожавшей руке Олли Франклина.
– Я не могу их принять, – произнес он.
Терпеливо и снисходительно, словно наставляя ребенка, Олли ответил:
– Можешь, если я их тебе отдаю. Я же видел, как ты ими восхищаешься.
– Но это семейная реликвия!
– Именно так, и мой брат заберет их, если они останутся в моих вещах, когда я умру. Что я и сделаю, причем довольно скоро. Возможно, сегодня ночью. В ближайшие несколько дней – наверняка. – Дэйв не знал, что ответить. Олли продолжил тем же терпеливо-снисходительным тоном: – Мой брат Том не стоит даже пороха, который потребуется, чтобы запулить в его задницу. Ему я этого никогда не говорил, это было бы жестоко, но тебе говорил, и не раз. Разве нет?
– Ну… да.
– Я тянул и содержал его, а он тем временем развалил три дела и два брака. Полагаю, это я тебе тоже говорил много раз. Разве нет?
– Да, но…
– Я преуспевал и удачно вкладывал деньги, – продолжил Олли, трогаясь с места и принимаясь выстукивать тростью свой личный код: тук, тук-тук, тук, тук-тук-тук. – Я принадлежу к пресловутому одному проценту, столь поносимому либеральной молодежью. Это позволило мне комфортно прожить здесь последние три года, не переставая играть роль подушки безопасности для моего младшего брата. Слава богу, для его дочери мне эту роль играть не приходится. Судя по всему, Марта сама зарабатывает себе на жизнь. Что отрадно. Я составил завещание, правильно и по всей форме, и в нем я все сделал правильно. По-семейному правильно. Поскольку у меня нет ни жены, ни детей, все отойдет Тому. Кроме этого. Это – тебе. Ты был и остаешься моим хорошим другом, так что, пожалуйста, прими эти часы.
