Карла их не видела. Она стояла на крыльце, на верхней ступеньке, и беседовала с отцом Патриком. Говорила ему, что ей очень понравилась его проповедь. Его слова дали ей пищу для размышлений. Лестница была гранитной и довольно крутой.
Кажется, я пошел к ней, чтобы взять под руку. А может, и нет. Может, я просто застыл на месте, как это было, когда мы с Вики встретили того мальчишку после прослушивания на роли в «Музыканте». Прежде чем я сумел сбросить оцепенение или выдавить хоть слово, гадкий мальчишка шагнул вперед и достал из кармана зажигалку. Как только он щелкнул зажигалкой, я понял, что произошло в тот день в шахте «Глубокая». Папины кованые сапоги были ни при чем. Что-то зашипело и заискрилось на верхушке красного мячика в руках у обычного парнишки. Он отбросил эту штуковину, просто чтобы от нее избавиться, и гадкий мальчишка расхохотался. Это был нехороший, злой смех.
Искрившаяся штуковина ударилась о ступеньки сбоку, под металлическими перилами, отскочила и взорвалась с оглушительным грохотом и вспышкой желтого света. Это была не обычная петарда и даже не «вишневая бомбочка». Это был взрывпакет М-80. Взрыв напугал Карлу точно так же, как она сама напугала Вики в тот день в кладовке в женском общежитии. Я попытался ее подхватить, но она держалась двумя руками за руку отца Патрика, и мои пальцы скользнули по ее локтю и сорвались. Они упали с лестницы вместе. Он сломал правую руку и левую ногу. Карла сломала лодыжку и получила сотрясение мозга. И потеряла ребенка. Потеряла Элен.
На следующий день мальчик, который бросил М-80, пришел вместе с мамой в полицию и во всем признался. Он был совершенно подавлен и говорил то, что дети всегда говорят – искренне, по большей части, – когда какая-то шалость оборачивается бедой. Это вышло нечаянно, он не хотел ничего плохого. Он сказал, что вообще не собирался кидать эту штуку, но другой мальчик поджег фитиль, и он бросил ее от испуга. Нет, сказал он, того мальчишку он видел впервые в жизни. Нет, он не знает, как его зовут. Он отдал полиции пять долларов, которые получил от плохого мальчишки.
После того случая Карла охладела ко мне в постели и перестала ходить в церковь. А я продолжал посещать мессы и даже включился в работу «Конкисты», католической программы содействия молодежи. Вы, наверное, знаете, как это бывает, мистер Брэдли. Я не то чтобы вдруг заделался убежденным католиком, просто нашел себе дело, где мог быть полезен другим. Я не углублялся в религию, для этого был отец Патрик, но с удовольствием тренировал приходскую бейсбольную команду и команду по тачболу. Я предлагал свою помощь на пикниках и в турпоходах, я получил права категории D, чтобы возить мальчишек на церковном автобусе на экскурсии, или в бассейн, или в парк аттракционов. И я всегда носил с собой револьвер. «Кольт» сорок пятого калибра, купленный в местном ломбарде. Ну, вы знаете, основное вещественное доказательство стороны обвинения. Пять лет он был при мне постоянно. Либо лежал в бардачке моего автомобиля, либо в ящике с инструментами в церковном автобусе. Когда я занимался с ребятами на стадионе, револьвер лежал в спортивной сумке.
Карле не нравилось, что я посвящаю «Конкисте» так много времени. Когда отцу Патрику требовались волонтеры, я всегда первым поднимал руку. Думается, она ревновала. «Тебя почти никогда не бывает дома на выходных, – говорила она. – Я уже начинаю всерьез опасаться, нет ли у тебя извращенного интереса к молоденьким мальчикам».
Возможно, со стороны это и вправду смотрелось слегка подозрительно, потому что я взял в привычку выделять особенно одаренных ребят и уделять им больше внимания, чем всем остальным. Я пытался с ними подружиться и помогал им как мог. Мне это было не сложно. Большинство происходили из бедных семей и часто росли без отцов. Их одинокие матери убивались за сущую мелочь на двух-трех работах ради куска хлеба в доме. Когда у меня было время, я отвозил кого-нибудь из моих юных друзей на вечерние собрания «Конкисты» по четвергам и обратно домой. Когда не мог подвезти их сам, я обеспечивал их билетами на автобус. Денег я им не давал – еще в самом начале выяснил, что этим ребятам нельзя давать деньги.
Некоторые из моих подопечных добились успеха. В этом есть и моя заслуга. Один мальчик – когда мы с ним познакомились, у него было две пары штанов и три старые рубашки – проявлял исключительные способности к математике. Я выбил ему дотацию на обучение в частной школе, и сейчас он учится на первом курсе Канзасского университета. И учится блестяще. Еще двое баловались наркотиками, и одного мне удалось вытащить. То есть я думаю, что удалось. В таком деле нельзя быть уверенным на сто процентов. А один мальчик сбежал из дома, поссорившись с матерью, и через месяц позвонил мне из Омахи. Как раз тогда, когда его мама решила, что он либо погиб, либо сбежал навсегда. Я поехал за ним и привез домой.
Работа с мальчишками из «Конкисты» дала мне возможность сделать больше добра, чем я сделал за все предыдущие годы, заполняя налоговые декларации и выявляя компании, уклонявшиеся от уплаты налогов в Делавэре. Но это была не основная причина, по которой я выбрал такое занятие. Это был просто побочный эффект. Иногда, мистер Брэдли, я брал кого-нибудь из моих особых ребят на рыбалку в Диксон-Крик или на реку у моста. Я тоже ловил свою рыбу, но не форель и не карпа. У меня долго не клевало. А потом появился Рональд Гибсон.
Ему было пятнадцать, но выглядел он моложе. Один глаз у Ронни не видел, поэтому он не мог играть в футбол или бейсбол, зато отлично освоил шахматы и другие настольные игры, которыми мальчики развлекались в дождливые дни. Его никто не обижал, в компании он был вроде счастливого талисмана. Отец бросил их с мамой, когда ему было девять, и Ронни изголодался по мужскому вниманию. Очень скоро мы с ним подружились, и он стал приходить ко мне со всеми своими проблемами. Самой главной проблемой, разумеется, был его незрячий глаз. Врожденная патология. Кератоконус – истончение и деформация роговицы. Врачи говорили, что это можно исправить пересадкой роговицы, но операция стоила дорого, и у его матери не было таких денег.
Я пошел к отцу Патрику, и мы организовали несколько благотворительных акций под названием «Новый взгляд для Ронни». Нас даже по телевизору показали – в местных новостях на «Четвертом канале». Там был один кадр, как мы с Ронни идем по аллее в парке Барнум и я обнимаю его за плечи. Карла фыркнула, когда это увидела. Даже если ты не питаешь ничего такого к своим мальчишкам, сказала она, теперь люди точно подумают, что ты старый гомик.
Но меня не волновало, что подумают люди, потому что вскоре после тех новостей по телевизору я почувствовал, как леска дернулась. Легкий рывок в голове. Это был гадкий мальчишка. Мне наконец удалось привлечь его внимание. Я его чувствовал.
Ронни сделали операцию. Зрение в больном глазу не восстановилось полностью, но он стал видеть. Еще год после операции ему надо было носить очки со стеклами-хамелеонами, которые темнели при ярком солнечном свете, но Ронни очков не стеснялся. Наоборот, говорил, что в них выглядит круто.
Вскоре после операции Ронни с мамой пришли ко мне в маленький кабинет «Конкисты» в подвале церкви Святого Андрея. Мама Ронни сказала:
