Откуда ни возьмись, в руках Сашки оказалась веревка. Сговорились, черти! Сашка начал наступать.
– Ребята, кончайте. – Слава сделал несколько шагов к стене. – Делом надо заниматься…
– Дела подождут, – наступала Лада. – Ты из-за зубной боли пьешь литрами у нас с Сашкой кровь, вымещаешь на нас зло. Нет, дорогой, сначала зубы, а потом дела. Сашка, давай.
– Стойте! – Бакшаров выставил вперед руку. – Я вам припомню… Поеду, черт с вами, но ты отправляйся…
– Шеф, только после вас, – улыбался Сашка. – Когда я убедюсь… убеждусь… убежусь… В общем, увижу, как вы направляетесь под конвоем Лады лечить свои бивни, когда уверюсь, что вернетесь в контору с вылеченной челюстью, значит, перестанете нас троллить, только тогда поеду.
Бакшаров садился в машину, бурча вполголоса:
– Ладно, я вам покажу, шантажисты. Каждый считает своим долгом влезть в личную жизнь, всем есть дело до чужих зубов…
Лада помахала рукой Сашке из отъезжающего автомобиля. Слава уже не думал ни о Сергее, ни о Симиче с ружьем, а думать теперь он мог о белом кабинете, где кресло и много-много щипцов… У кабинета стоматолога его дергало уже не от боли и, видимо, ужас отпечатался на лице настолько, что Лада погладила его по руке:
– Славик, не бойся, тебе укол сделают.
Она говорила нежно, глядя ему в глаза, и Бакшаров на мгновение забыл о боли, о враче-палаче. У нее удивительные глаза, теплый тембр голоса, а поглаживание руки заставляло вздрагивать сердце. Интересно, как она поступит, если ее поцеловать прямо здесь?
В седьмом классе влюбился он в самую красивую девочку – надо же было так вляпаться! Толстый Славка обожающим взором провожал ее, становился немым рядом с ней, думал лишь о ней, писал стихи – а как же! И однажды написал записку с признанием. На следующий день его обожаемая подняла на смех жирного увальня – вся школа узнала, такая наглость вызвала бурную реакцию среди подростков.
А она ходила с надменно поднятой головой, презрительно и высокомерно поглядывая в его сторону, чем ранила очень больно. Пацаны на переменках дразнили, громко хохоча, а девчонки хихикали. Результат – драка с одним из самых активных дразнильщиков. На следующий день родители побитого мальчика и воспитательница Славки из детдома выясняли отношения у директора, так и не узнав истинных причин драки (учителя и воспитатели мало что знают о подопечных). Надо отдать должное, воспитательница не давала Славку в обиду.
«Эти дети имеют плохие гены! Им надо в спецшколу, а не находиться с нормальными детьми! Их надо изолировать!» – приблизительно это выкрикивала мать побитого мальчика голосом разозлившейся гусыни. Стоя у кабинета, Славка все хорошо слышал, тогда и понял, что он особенный, ему нет в окружающем мире места, потому что его гены не подходят теткам и дядькам с качественными генами.
Гены! Звучало зловеще, как приговор. Под тяжестью страшного слова ему казалось, что его презирает весь мир. Он замкнулся, втянул голову в плечи, не поднимал виноватых глаз, силясь понять, чем же гены других отличаются от его. Отвечать у доски не мог, хотя все знал, но на него смотрел весь класс с нормальными генами и ждал. Боль, унижение, стыд сопровождали Славку несколько дней. Внезапно он заболел, поднялась температура до отметки сорока градусов, но ни одной жалобы от него не было. Иногда по горячим щекам текли слезы обиды, растекаясь пятнами на подушке. Только слез никто не видел. Но стоило воспитательнице однажды поздним вечером обнять больного, грустного мальчика, отчаявшись, что температура не спадает ниже сорока несколько дней, как Славка разрыдался, схватив ее крепко двумя руками. Он захлебывался в своих слезах, прощаясь с детством и надеждами. В тот миг он взрослел. От потрясения воспитательница не произнесла ни слова, ни о чем не спрашивала, молча гладила его по волосам и по-матерински целовала в горячий лоб.
Утром температура спала. Так же неожиданно, как заболел, он пошел на поправку. Когда пришло время идти в школу, Слава вошел в новый класс другой школы, на его переводе настояла воспитательница. Вошел взрослым человеком, но не озлобленным, а с невероятным желанием учиться и доказать всем, что гены у него первоклассные. На красивых девочек он больше не заглядывался – ни-ни! Да и мало ли в жизни интересного? Случайные связи впоследствии не западали глубоко в душу. Травма детской любви надежно охраняла от серьезных романов и разочарований. Но появилась Лада… А он говорит себе: нет, его удел – работа.
– Проходите, – сказала медсестра, открыв дверь.
Слава вздрогнул и побрел в кабинет умирать.
В то же время Сергей бросал вещи в дорожную сумку. Суббота, Файтонсу обещали давно начать погрузку, а воз и ныне там. Что за народ? Авансом нехилые бабки получают, а к делу относятся спустя рукава.
– Еще есть просьба, – мялся отец накануне. – Ты не мог бы отдать Вадима на место Олега? Нужен верный человек, последнее время меня не устраивают замы. Тернов усиленно строит, Васков любовью воспылал к ремонтам, особенно дорог, Бельзин обожает праздники. Делают все с размахом, грандиозно… Скромности нет у людей. В городе уже откровенно смеются. Вторые замы тоже не подарок. Раньше всяк сверчок знал свой шесток и не рыпался, а нынче? Группировки, перебежчики из одного стана в другой, в зависимости, кто сколько пообещает. Надоело. Я подумываю выпрыгнуть на хороший пост, но надо в столицу съездить. А оставлять гиен без присмотра не рискую, мне нужны глаза и уши на время командировок. Вадим подходит.
Впервые папа говорил о своих заместителях в нелицеприятных красках, значит, дело дрянь.
– Работая у тебя, он потеряет в зарплате, папа.
– Я разрешу ему работать и у тебя. Две зарплаты лучше одной.
– А как же контракты? Вам же нельзя работать по совместительству.
– Сказал ведь: разрешу, – нетерпеливо поднялся из кресла отец. – Смерть Олега о многом заставила задуматься. Неспроста все. Из моей команды кто-то его пристрелил, кто пьет и жрет из моих рук. Выкормил гаденышей я сам.
– Так пошли их куда подальше.
– Не так-то это просто. Я пошлю их, они сдадут меня. Один выход: бросить насиженное место. Об этом подумывал давно и кое-что предпринимал. Ну а в случае неудачи – пощелкаю их поодиночке. Отдашь Вадима?
– Спроси у него. Согласится, пусть идет, я не возражаю.
Вадим согласился. Сергей бросал вещи, не задумываясь, что пригодится, не зная толком, на сколько едет. Последние дни он живет по инерции. Ест, пьет, говорит по инерции, работает и встречается с людьми по инерции, ложится спать, а с утра начинается все сначала. Звонок. По инерции пошел открывать. На пороге стояла Ирина, свежая и жизнерадостная, черт бы ее взял.
– Ехала мимо, подумала, а не зайти ли?
Угу, «мимо»! А перед этим часа полтора общалась с зеркалом, потом поехала не мимо, а прямо к Сергею, теперь прильнула губами к его губам и тащит в спальню, заодно раздеваясь и бросая шмотки куда попало. Типа страсть.
