Сам я часто задумывался не столько о морально-нравственном аспекте того, что с нами сделали, а о том, насколько это может изменить само наше представление о природе человека. Дело в том, что какого бы мировоззрения ни придерживались те или иные мыслители, все они сходились во мнении, что в каждом человеке содержится некая нематериальная суть, делающая его уникальной и неповторимой личностью. Душа, сознание, искра божья, экзистенция, частица вселенского разума, импульс Му – названий множество, но суть одна. Тело – это всего лишь оболочка или, если угодно, временный носитель информации. Когда мы умираем, тело превращается в комок мертвой материи, в который уже невозможно вдохнуть жизнь. То есть чисто механически можно поддерживать жизненно важные процессы. Тело не будет подвергаться разложению, но при этом и по-настоящему живым оно снова не станет. Так мы думали раньше. Теперь же оказывается, что при определенных условиях можно запустить процесс вспять. И все станет как прежде. К однажды умершему человеку вновь вернется способность мыслить и должным образом воспринимать окружающий мир. Значит, наше сознание, наш разум, наша индивидуальность, та частица вселенского разума, что, как мы до сих пор полагали, в нас заключена, на самом-то деле всего лишь определенная последовательность химических реакций, протекающих в клетках мозга? А может даже и не в мозгу, а в печени? Или – в селезенке?..
Вам становится жутко?.. Мне – нет.
Мне стало страшно, когда я понял, что этот ужас псевдобытия уже навсегда. Что в моей жизни уже ничего не изменится. Что впереди у меня только еще одна смерть.
Я очень хорошо помню тот момент, когда мне стало ясно, что к прошлому я уже не вернусь никогда. Внутри у меня будто лопнула струна, которую безнадежно перетянули. И тогда я придумал себе новое имя – Юрий Стоевский. Я не знаю, почему я взял себе это имя. В связи с ним у меня не возникало никаких ассоциаций. В нужный момент оно само собой всплыло в памяти. А мне, собственно, было все равно. Мне нужно было имя, чтобы продолжать жить.
В колонии началась истинная вакханалия придумывания новых имен. Кто-то брал себе совершенно невообразимые имена, вроде Бен’Аб-Эль-Кахар-Мунид’Даг Второй. Почему именно Второй, спрашивали у него. Потому что я не страдаю манией величия, отвечал тот, кто называл себя Бен’Аб-Эль-Кахар-Мунид’Даг Второй. Другие меняли имена чуть ли не каждый день, а то и по нескольку раз на дню. Каждому из них казалось, что он не может отыскать то единственно правильное имя, которое отражает его истинную суть.
Очень скоро многие начали верить в то, что имена, которые они себе взяли, на самом деле всегда им принадлежали, что они не придумали их, а только вспомнили. Отталкиваясь от нового имени, каждый пытался воссоздать свое прошлое. Которым тут же спешил со всеми поделиться. А порой возникали конфликты, доходящие до драк, когда кто-то, осознанно или нет, приписывал себе чужие воспоминания.
Если в самом начале наша колония представляла собой некое единство сущностей, каждая из которых ничего собой не представляет, то теперь этому пришел конец. Началось противостояние индивидуальностей. Едва ли не каждый пытался доказать всем вокруг и в первую очередь, себе самому, что он не похож на остальных. Проще всего это было сделать, продемонстрировав собственное превосходство над кем-то другим.
Наша колония превратилась в мир бредовых кошмаров, в котором каждый кроил прошлое и будущее по собственным лекалам. Вскоре обозначились три противостоящие друг другу группировки. Первые были уверены в том, что мы достаточно сильны и умелы для того, чтобы напасть на немногочисленную группу военных, которые раз в месяц привозили нам пищевую смесь, захватить корабль и покинуть планету. Вторые полагали, что мы и здесь можем неплохо устроиться, если только военные оставят нас в покое. Третьи, в принципе, были согласны со вторыми, но, в отличие от них, считали, что договориться с теми, кто их сюда прислал, не удастся, а восстание, о котором все чаще говорили первые, обречено на неудачу. И, что самое ужасное, у нас не было ни малейшего шанса договориться. Мы говорили на одном языке, но при этом жили в разных мирах, порожденных собственной фантазией. Поэтому то, что казалось очевидным для одних, рисовалось чистым бредом другим.
Неизбежность трагической развязки становилась все явственнее с каждым днем. Но при этом лично у меня складывалось впечатление, быть может, обманчивое, что вижу это только я один.
Еще бы!
Нереальное, вымышленное прошлое придавило меня, как тяжелая могильная плита.
Я не хотел умирать…
Грех меня раздери…
Я не хотел умирать!..
Но я уже был мертв. Как и те, кто меня окружал.
Для того чтобы хоть попытаться вернуться в реальность, нужно было покинуть колонию.
Дальнейшее было похоже на бред. Я договорился с тремя колонистами о том, что после очередной инспекции, получив инъекцию иммунной сыворотки, мы заберем свою часть пищевой смеси и отправимся в экспедицию. Так мы это называли. На самом же деле у нас не было ни мало-мальски обдуманного плана действий, ни определенного маршрута. Мы всего лишь хотели несколько расширить свои представления о мире, в котором нам приходилось жить. А заодно и отдохнуть от бесконечных стычек и разборок между колонистами… Мы даже решили, что пойдем на запад, в том направлении, где сейчас находится ваша колония. Так было бы проще найти обратный путь – мы ведь собирались вернуться к следующей инспекции.
Пока мы обсуждали план предстоящего похода, в жизни колонии происходили перемены, на которые следовало бы обратить внимание. Но мы были всецело заняты лишь своими… мечтами. А тем временем группировка, выступавшая за бегство с планеты, сумела договориться с теми, кто хотел остаться. Аргументация был простой – вместе перебьем тюремщиков, после чего одни улетят, а другие – останутся. Вообще, все мы вели себя тогда, как полные идиоты. Не знаю, что уж тому было виной. Или причиной. Ведь никто из этих горе-героев не подумал о том, что для того, чтобы улететь, нужно как минимум уметь управлять кораблем. А для того, чтобы остаться, нужно обеспечить себя запасом пищевой смеси и иммунной сыворотки.
С другой стороны, допустим, я бы знал о готовящемся заговоре. Смог бы я тогда хоть что-нибудь изменить? Скорее всего, нет. Одного из представителей умеренной группировки, выступавшей за сотрудничество с тюремщиками, нашли как-то в кустах с перерезанным горлом. И случилось это как раз на следующий день после того, как он при всех заявил, что непременно расскажет сержанту о планах мятежников. Совпадение?.. Едва ли. Однако списана эта смерть была на самоубийство.
Посадочный модуль приземлился неподалеку от барака, входить в который нам было запрещено. Из модуля вышли сержант, врач и двое солдат. Все происходило, как всегда. По четко отработанной схеме. Один солдат встал слева от трапа. Другой задействовал подъемник. Из чрева посадочного модуля выползла платформа с синими пластиковыми ящиками, в которых находился месячный запас пищевой смеси.
– Забирайте! – скомандовал сержант, пнув ногой один из ящиков.
