Собирать железо
Властители жаждут
С целью неблагою.
Сотворен мечом я,
В белом закален огне,
Охлажден пустотой.
Собирать железо
Послан я со дна
Колодца гравитации.
Угольною рыбой
Оно на дно осядет
Колодца гравитации.
Из него сотворят
Не товары, не приборы,
Но сам Закон.
Поэма Луны (Лукиан, 1969)
Трое мужчин на вершине башни —
Белой и в милю высотой:
Речи странны, и отсчет разлажен;
Небо им стало безумной мечтой.
Фундамент башни треснул мгновенно
Кровавым огнем и ревом «жги!».
Они падали вверх, в объятья Селены,
Земли тяготению вопреки.
Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Неуемная пчелка бросить улей должна,
Коль хочет счастья она.
Двое мужчин добрались до цели
За шесть ночей без единого дня:
Мерзлая плоскость, черные щели,
Безвоздушная западня.
Пыль растолок невидимый пестик,
Сутки длиною как две недели,
В броне и шлемах ютились вместе
В кораблике утлом в форме скудели.
Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Нечестивая пчелка бросить улей должна,
Коль хочет счастья она.
Остались следы на песчаной глади.
О лунная ночь, в черноту одета!
Ты равнодушна к теплу и хладу,
Ты нечувствительна к тьме и свету.
Измерили горы до самых пиков,
Пепельный грунт для сева вспахали,
Смотрела Земля, помрачившись ликом,
Как дети серебряный плод вкушали.
Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Бессердечная пчелка бросить улей должна,
Коль хочет счастья она.
Один же из них отправился прямо
За море, за холм и за все рубежи,
Туда, где небо – тюремная яма,
Где мрак никогда не будет обжит;
Взглянул на безбрежную гладь пустыни,
Куда не ступал человека сапог,—
Одни лишь кратеры в лунной стыни,
Один бездыханный лунный песок.
Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Но пчелка без улья будет страдать и умрет,
Как бы ни был высок полет.
Он был одинок. Он смотрел кругом
На пустошь, бесцветную, словно ил,
И думал: «А стань весь песок стеклом,
Громадную линзу я б заполучил!
Какой бы открылся мне дивный вид
На мир и на весь человечий род!
Ах, я б увеличил атом любви,
Открыл бы духовный кислород!»
Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Но пчелка без улья будет страдать и умрет,
Как бы ни был высок полет.
Тот, кто безоблачный взгляд обрел,
Знает: видна сквозь вакуум суть.
Тот, кто дальше других забрел,
Прочь от родных устремив свой путь,
В линзе, белеющей, словно иней,
Видит Луны перевернутой пасть.
Радость – парабола: на вершине
Жаждет вернуться, то есть упасть.
Титанов любовь всегда живет во мне,
Когда я вижу Звезду Земли в окне;
Но пчелка без улья будет страдать и умрет,
Как бы ни был высок полет.
Кодекс Улановых
Есть люди, которым неизбывный Кодекс Улановых не по нутру.
Они говорят, мол, наши вожди нас тиранят и нам же врут,
Но я скажу: бедняка с богачом вместе свести – благородный труд,
Поскольку богач нуждается в лучшей защите!
Нас триллионы, мы здесь повсюду от Юпитера до Венеры;
Трений не избежать, потому нужно принять заранее меры;
Само собой, одни из нас в жизни не перейдут барьеры,
Ну а кто перейдет – вы не взыщите!
Я рос в пузыре в четыре тысячи метров в ширину
В компании всевозможной флоры в вечную квазивесну,
Я вырос с фермерской гордостью, суровой, как в старину
(Потом эта гордость смылась моей кровью).
С хрупкими костями, но длинноног и длиннорук,
Я знал все о садах до того, как издал осмысленный звук.
Светило бы солнце да стена не протекла бы вдруг,
И я бы трудился тяжко, но с любовью.
Наши безногие коровы умели парить и жевать траву,
Все было предельно четко и ясно – кто я и зачем я живу.
«Жить», «любить», «трудиться» одним глаголом я назову,
Он превращает в народ бестолковую свору.
Потом пришли Чужаки. Они хотели наш лед загрести,
Пили наши сливки и виски, ели фрукты до сытости.
Надравшись, отправили всех коров «попастись на Млечном Пути»
И стали насиловать и убивать нас без разбора.
Вскоре они пресытились, притомились и стали скучать —
Нажрались, напились, натрахались, но главное ведь начать,
И вот они режут наших детей, а дети уже не могут кричать,
И кровь возбуждает лучше любого вина.
Они кайфуют от бойни, глаза горят греховным огнем,
Капли крови в невесомости на лице оседают моем;
А Чужаки пытают нас: боль – и спорт, и награда в нем;
И чашу агонии пьет мой народ до дна.
Они ушли внезапно – и столь же неистово, как пришли;
Нас было пять тысяч, мы свой мир от чужих не уберегли;
Из сотен выживших каждого либо резали, либо жгли,
И, кроме меня, никто из семьи не спасся.
Одни говорили, нужно бежать, другие – что нужно возделать сад:
Да превратится в святой компост всякий мертвец, сестра или брат,—
Один я твердил: предайте Закону тех, кто в убийстве виноват,
Один я ушел в итоге на космотрассу.
Помимо прочих злодейств Чужаки разрушили порт и док,
Лишь полтора года спустя торговец залетел в наш мирок;
Я ждал, я пел общинные песни, я исправлял что только мог —
Но сердцем уже летел в далекие сферы.
