Жак посмотрел на его большое, одутловатое лицо.
– По твоим же словам, – сказал он, – нам не стоит беспокоиться о самоубийстве. Ты ведь решил, что эти трое нас в любом случае прикончат.
Гордий начал смеяться, потом смолк и вдруг ужасно опечалился.
– Я чувствую себя вдвойне дураком из-за того, что не понял тебя, – горестно проговорил он. – Наверное, я так сильно надеялся выбраться из ящика, что готов был поверить во что угодно.
Жак улыбнулся.
– Продержись до конца срока, – сказал он. – И гонгси увезет тебя отсюда навсегда. Уж ты-то можешь на это надеяться!
Внутри Лами 306 всё ещё было холодно, и процесс гниения сильно замедлился, но возле синтез-ячейки и поблизости от светошеста кровь свернулась и через какое-то время начала вонять. Марит приказал Гордию и Жаку избавиться от зловонной субстанции, но с запахом они ничего не смогли поделать.
Время почти пришло, да, время почти пришло, и Жак как будто застыл на острие иглы. Почти. В этом слове забавным образом сочетались незавершенность и наставление чтить ближних своих, но, в сущности, ни то ни другое не являлось обязательным.
А потом, вполне естественным образом, время и в самом деле пришло. Оно явилось без принуждения, без спешки: деталь в механизме встала на своё место. Головоломка сложилась, её решение стало вдруг простым и понятным.
Всему своё время.
Давиде и Марит бурили в дальнем конце коридора. Мо был в своей комнате, Жак и Гордий – в главной пещере. Когда появился Мо, Жак сразу понял, что ему нужен секс.
– Давай, Бегунок, – приказал он. – В мою комнату. Не хочу, чтобы божонок смотрел.
Внутри у Жака не то щёлкнуло, не то хрустнуло: последнюю соломинку долой. Он не сломался. Просто что-то встало на своё место. Он ведь, в конце концов, так долго ждал. Не одиннадцать лет, конечно, и всё-таки прошло довольно много времени. Направляясь следом за Мо в камеру, высеченную в скале, он выудил один из стеклянных осколков, спрятанных в волосах. Собственная шевелюра, всклокоченная и грязная, казалась скользкой и отвратительной, будто клубок щупальцев.
Что в ящике?
Сомнение.
Есть ли у сомнения другое имя?
Смерть – вот другое имя для сомнения. Смерть модулирует вечную самоуверенную Вселенную, прибавляя к протекающим в ней процессам сомнение.
Когда они оба оказались в маленькой комнате, Мо сказал:
– Я закрою глаза и притворюсь, что ты моя жена. Не вздумай всё испортить и следи за своими кривыми зубищами, ладно?
– Ладно, – сказал Жак.
Крышка ящика распахнулась. Ящик исчез. Он растворился в волнах жара и света. Жак всё понял. Свет – это форма тепла. Всё, что движется, – форма тепла. Даже невесомый бег протонов.
Кровь, что много месяцев еле-еле текла по его жилам, теперь бежала легко и проворно.
Он взял член Мо в левую руку. Потом поднялся, прильнув к телу мужчины, и прижался лицом к его лицу.
– Любимый мой, – прошептал он и поцеловал его.
Это застало Мо врасплох. Он сердито сказал: «Да что ты творишь?» Но Жак умел целоваться, он целовал крепко, и его губы, прижатые к чужим губам, не дали словам вырваться на волю.
Осколок стекла был у Жака в правой руке. Одним движением он отсёк этим осколком член Мо. Почувствовал волну пульсирующей горячей крови. Мо закричал, но Жак крепче прижал свой рот к его потрескавшимся губам. Жак поднял обе руки, держа в одной ампутированный кусок плоти, а в другой – осколок стекла, и дождался, пока сдавленный крик затихнет.
Мо, корчась и извиваясь от боли, втянул воздух и хотел снова закричать. В этот момент, наконец-то прервав поцелуй, Жак запихнул отрезанный пенис в открытый рот Мо, засунул поглубже. Второго крика так и не случилось, хотя Мо дёргался и метался, пытаясь вырваться. Но в комнате было слишком мало места, чтобы сбросить с себя противника.
Жак держал Мо, пока тот не истёк кровью. Его тело обмякло и в конце концов затихло. Комнату наполняла кровь, Жак был покрыт ею полностью. Он отрезал длинный лоскут от туники Мо и завязал рот, чтобы не задохнуться, вдыхая капли крови. Теперь он согрелся, и внутри его черепа было светло. Он прислушался к своему сердцу. Оно по-прежнему танцевало четырёхтактную павану
[12]
и ничуть не ускорилось. Он сосредоточился. Так и следует продолжать. Никакой паники, никакой эйфории. Спокойствие. Спокойствие.
Жак выскользнул в туннель и плавно двинулся к дальнему концу, где двое мужчин бурили. Марит продвинулся к самому краю туннеля и углублял его. Давиде расширял проход, и сейчас его спина была обращена к Жаку. Гудение двух буров, двойная вибрация. Прикасаясь руками к камню, Жак чувствовал дрожь, исходящую из самой сердцевины астероида. Далеко позади сияла главная пещера, но здесь главными источниками света были небольшие фонари на бурах. Пыль и мелкий мусор; беспокойные чёрные тени бурильщиков. Жак перемещался во мраке с такой легкостью, словно это была его естественная среда обитания. Он появился, словно из ниоткуда, с головы до ног вымазанный в крови, и всадил два осколка стекла в шею Давиде со спины, один на четыре часа, другой – на восемь. Они вошли довольно легко, хотя от нажима, без которого их было не загнать так глубоко, Жак порезал собственные ладони. Влажными руками он оттащил трепыхающееся тело Давиде в сторону и схватился за рычаги бура. Марит понял, что происходит, лишь в последний миг, когда ненасытная пасть бурильной машины надвинулась на него.
Placuit
[13]
.
Потом Жак некоторое время парил в туннеле, восстанавливая своё внутреннее спокойствие. Он заглянул внутрь себя. Вот его сердце, бьётся в прежнем ритме. Всё в порядке. Лоскут ткани, прикрывавший рот, забился кровью, и его пришлось почистить. Но он всё ещё мог дышать. И тут из света в конце туннеля, из главной пещеры, раздался голос Гордия, вкрадчивый и нетерпеливый:
– Ребята? Ребята! Что происходит? Я слышал крики.
– Всё в порядке, Гордий, – отозвался он сильным, чётким и громким голосом. – Теперь я могу заняться тобой.
И двинулся к свету.
Когда всё закончилось, он перенёс буры из туннеля в главную пещеру. И разложил всё нужное.
Труднее всего было удержать осколки стекла в окровавленных руках. Без рукояти лезвия оказались слишком скользкими и, конечно же, постоянно резали его ладони. Но это была лишь очередная проблема, требующая решения, и он применил свой практичный разум. Из кости получались отличные рукояти, а костей у его жертв было предостаточно.
Он не торопился.
Он работал аккуратно, методично рассекая тело Гордия, делая как можно меньше разрезов и стараясь, чтобы те были небольшими. Он извлёк немалое количество внутренностей. Он рассёк позвоночник и зрительные нервы и запустил скользкие пальцы с длинными ногтями в открывшуюся полость, после чего удалось вытащить череп.
