– Вы за идиота меня принимаете?
Вэ-Вэ безразлично пожал плечами и отошел в сторону.
– Кем вы хотели стать в детстве, Олег Рудольфович?
Никушкин задумался.
– Не помню.
– Да не стесняйтесь, Олег Рудольфович, здесь все свои…
– Честное слово, не помню.
– Космонавтом, – ехидно заметил Вэ-Вэ.
– Кстати, а что насчет космоса? Его тоже не существует?
Вэ-Вэ хохотнул негромко.
А Председатель молча указал на проход между книжными шкафами.
– И что, после этого у меня уже не будет дороги назад?
– Вы задаете слишком много вопросов, Олег Рудольфович, – устало вздохнул Председатель.
– Но я хочу знать…
– Все хотят знать. Однако истинное знание дается немногим.
– Хорошо сказал, – похвалил Председателя Вэ-Вэ.
– Спасибо.
Они оба ненормальные, думал, глядя на имитаторов, Никушкин. И я тоже ненормальный, потому что разговариваю с ними о ненормальных вещах. Нужно встать и уйти… Нет, сначала вежливо поблагодарить за прием, потом распрощаться и только после этого уйти… Кстати, могли бы кофе предложить. Как гостеприимные хозяева… Все, пора уходить…
– Кстати, кофе с каждой новой имитацией становится все хуже. То, что мы пьем сейчас, мало чем напоминает тот превосходный напиток, который когда-то называли кофе.
– Ну, хорошо!
Никушкин решительно поднялся на ноги и направился к двери между книжными шкафами.
– Вы не передумаете, Олег Рудольфович?
– Я хочу знать, каким был настоящий кофе.
– Ради этого…
Председатель дернул Вэ-Вэ за рукав.
– Я всего лишь хотел сказать, что ради этого Колумб открыл Америку.
– Колумб открыл Америку ради табака.
– А что такое табак?
– А что такое Америка?
– Кто такой Колумб?
Оба весело рассмеялись.
– Придурки, – неслышно прошептал Никушкин и шагнул в проход между шкафами.
Вэ-Вэ тут же метнулся к одному из шкафов, тихонько толкнул его, и проем закрылся.
– Ну, вот и все, – услышал Никушкин голос Председателя.
Или это был голос Вэ-Вэ?..
А может, его собственный голос?..
Он не прислушивался.
Он не думал о другом.
Он вообще ни о чем не думал.
Он шел по полутемному коридору с голыми кирпичными стенами и сводчатым потолком. Раскинув руки в стороны, он мог прижать ладони к противоположным стенам. А, подняв руку вверх, мог коснуться пальцами потолка. Или ударить кулаком по плоскому, как виниловая пластинка, жестяному рефлектору, под которым тихо умирала лампа накаливания.
Дойдя до конца коридора, он открыл небольшую дверцу и, пригнув голову, вышел в ночь.
Только сейчас, вдохнув прохладный, сырой ночной воздух, он почувствовал, как душно было внутри.
Он стоял в полумраке, рядом с большими бочками, уложенными одна на другую. Из-за бочек выползал свет. Тусклый, желтый, как луна на картинке. Самой луны видно не было, как не было видно и неба. Над головой каменный свод подворотни, ведущей из ниоткуда в никуда.
Услышав шаги, он выглянул из-за бочек.
Навстречу ему шел человек с крайне растерянным выражением на лице. Никушкин вышел из-за бочек, но человек продолжал идти так, будто не видел его.
Неожиданно человек как будто оступился и начал падать.
Никушкин сделал шаг вперед и схватил человека за локоть.
– С вами все в порядке? – спросил он.
Человек смотрел на него так, будто видел привидение.
Ну, да, на нем брюки с лампасами, остроносые лаковые туфли, расшитый галунами зеленый френч и черная водолазка с надписью Vice Versa на груди. Обычно он одевался иначе. Но сегодня был очень странный день.
На десять минут позже
А все началось с того, что Семен Мясников потерял музыкальный меморик с любимой подборкой блюзов. И обнаружил это ровно за сорок три секунды до старта. Вернее, началось-то все гораздо, гораздо раньше, но понял это Семен не сразу. Поначалу он был уверен, что все дело в потерянном меморике.
Конечно, можно сказать, подумаешь, какое дело, музыкальный меморик! Даже не сказать, а воскликнуть. Да еще и всплеснуть при этом руками. Подумаешь, меморик с блюзами! Ставь код-преобразователь для развернутого сетевого подключения к «Гештальт Бэй» и скачивай любую музыку! Но, дело-то в том, что на музмеморике, пропажу которого в самый неподходящий момент обнаружил Семен Мясников, была записана его собственная, тщательно, со вкусом и любовью подобранная коллекция блюзов первой половины двадцатого века. Причем не отреставрированные копии, похожие на беспенное, безалкогольное пиво, а оригиналы, записанные с шипением и треском виниловых дисков. Вот так-то! Теперь, надо полагать, понятно, почему, вздохнув тяжело, Семен прервал предстартовый отсчет времени, натянул на голову круглую широкополую шляпу, защелкнул на носу скобку кислородного обогатителя и отправился на поиски пропажи. Тем более что он примерно представлял, где мог оставить музмеморик.
Семен открыл люк посадочного антиграва, и в лицо ему пахнуло влажной духотой и густой прелью первозданной чащобы северного континента Туэньи. Воздух был настолько насыщен влагой, что, казалось, им можно захлебнуться. Если бы Семен любил баню, то ему бы непременно пришло в голову сравнить местный климат с парной. Ну, а так, он представил себя личинкой экзотической бабочки, обреченной ждать час своего перерождения в сыром, тесном коконе.
Семен ненавидел жару. Но он любил свою работу. А потому стоически мирился с неудобствами, от которых порой некуда было деться.
Мясников не стал выставлять трап – только время тратить, – а просто спрыгнул на траву. Трап – символ первопроходцев, совсем не обязательный для тех, чьи имена не попадут не только в школьный учебник, но даже в астрономический справочник. Планету Туэнью открыл неизвестно кто, непонятно в каком году. Но сей факт, несомненно, заслуживает внимания. А вот то, что на ней побывал Семен Мясников, вряд ли кто вспомнит когда-нибудь.
Как вы говорите? Семен Мясников?.. Да кто он, вообще, такой, этот Мясников?..
А, вот он! Стоит, по щиколотку провалившись во влажную, зыбкую почву Туэньи. Все потому, что не пожелал трапом воспользоваться.
Вытащив ноги из грязи, Семен потопал сквозь чащобу к тому месту, где час тому назад он сидел на поваленном дереве, помахивая сачком, и слушал бессмертную классику.
Мэми Смит, Ма Рэйни, Бесси Смит, Джо Тернинг, Джимми Рашинг…
