— Ничего страшного, — сказал Куруш. — Я же помню, что ты совсем недавно исцелился от безумия. Ещё и полугода с тех пор не прошло. А тяжёлые заболевания разума обычно чреваты осложнениями.
Из-за неплотно прикрытой двери раздались сдавленные смешки Мелифаро. Зато Айса покосилась на меня с плохо скрываемой тревогой. Ай да молодец Куруш. Всё-таки помог мне её напугать.
— Ну так почему ты передумала отпускать Карвена в Суммони? — спросил я. — Я знаю, что ты собиралась послать зов Менке, чтобы через него обсудить ваши дела с Иллайуни. И есть у меня подозрение, что ответ тебе настолько не понравился, что ты решила всё отменить.
— А если, к примеру, они вообще не захотели со мной разговаривать?
— Хорошая версия. У неё есть только один недостаток: я только что виделся с Иллайуни.
— Да что ж это такое! — в сердцах воскликнула Айса. — Ну и зачем ты мне тогда голову морочишь?
— Действительно безобразие, — согласился я. — Сам понимаю, обидно. Сижу тут, такой прекрасный, с виду дурак дураком, глаза круглые, бессмысленные, по идее, должен бы верить во всякую чушь. Но всё равно не верю. Хуже того: знаю, как всё на самом деле было. Ничего не попишешь, такой уж я неприятный человек.
Айса не обратила на мои слова никакого внимания. Сцепила руки с такой силой, что побелели кончики пальцев. Спросила:
— А он объяснил тебе, что как только магия Сердца Мира перестанет действовать, люди, которых мы исцелили, умрут?
Я кивнул.
— И тебя это устраивает?
— До известной степени, — сухо сказал я.
— Плохо дело. Я-то надеялась, у тебя больше шансов войти в их положение.
— Чем у кого?
— Чем у всех остальных. Если уж ты сам когда-то видел Ехо во сне, значит, должен понимать, что сновидцы — такие же люди, как мы.
— Было бы что понимать. По-моему, любому ясно, что люди не перестают быть людьми только оттого, что увидели нас во сне.
— Да ладно тебе. Ты ещё скажи, будто их жизнь имеет хоть какую-то ценность для кого-то кроме меня.
— А, вот ты о чём. Думаешь, никого не заботит жизнь этих сновидцев, потому что они как бы не настоящие люди? А я должен их пожалеть, потому что сам был таким?
— Я на это надеялась. Оказалось, зря.
— Штука в том, что нет никакой разницы, сновидцы они, или наши бодрствующие горожане. Отменить пять чудесных исцелений ради устранения опасности, которую представляют для Сердца Мира их овеществлённые смерти — это вполне очевидное решение. В любом случае. О ком бы ни шла речь.
— Опасность для Сердца Мира? — подскочила она. — Да ладно, не заливай!
Я только пожал плечами: не хочешь, не верь. Однако, как это часто бывает, нежелание убеждать оказалось наиболее убедительным аргументом. Айса сразу скисла.
— И ведь я сама всё испортила! — жалобно сказала она. — Если бы не я, ничего бы не случилось. Смерти лежали бы себе спокойно в тайниках, магия бы не отменилась, никто ничего никогда не узнал бы, и эти люди продолжали бы жить — где-то там, у себя дома…
— Рад, что ты это понимаешь. С другой стороны, неизвестно, чем могла бы закончиться эта история. Возможно, достигнув какого-то критического числа, смерти нашли бы друг друга самостоятельно. И что бы тогда началось, лучше даже не задумываться. Впрочем, может быть, ничего и не случилось бы. Неизвестно. Надеюсь, мы никогда не получим точного ответа на этот вопрос. Хотелось бы избежать повторных экспериментов.
Но Айса меня не слушала.
— Самое смешное, что сперва я вообще не собиралась никого лечить, — говорила она. — Просто придумала способ красиво покончить с Танитой… ай, ясно, что дело не в ней, сама по себе она ничего не значит. Но если мне не досталось бессмертия, почему оно должно быть у неё? Ну что ты так на меня уставился? Да, мне обидно, что этой бессмысленной дуре, которая никогда выше сороковой ступени не поднималась и не поднимется, это её потолок, досталось всё самое лучшее, просто так, на халяву, не по заслугам, а мне — ничего. Я лучше, умнее, талантливее, я смогла бы отлично распорядиться открытыми Вратами, а она — ну что, будет пиликать на своей деревенской дайбе, наливаться дешёвым вином и блаженно копошиться в помойке не триста лет, а целую вечность. О, великое чудо!
— Безусловно, ты лучше знаешь, как следует распорядиться чужим бессмертием. Умничка такая, — ласково сказал я.
Зря, конечно. Лежачих не бьют, это известно любому малолетнему драчуну с благородным сердцем. Но когда представляешь собой совершенное орудие убийства с неуравновешенным характером, твой первоочередной долг — вовремя выпускать пар.
— На самом деле, не факт, что знаю, — неожиданно призналась Айса. — Но думала я совсем не об этом. А только о том, как здорово было бы впустить в её открытые настежь Врата пару-тройку чужих голодных смертей, весёлых и жадных, а потом поехать в Суммони и лично принести соболезнования её бывшему ухажёру. Просто посмотреть, действительно ли этим вечным старым пердунам безразлично, когда мы умираем, или всё-таки их можно пронять? Второй вариант стал бы для меня приятным сюрпризом.
Я смотрел на её искажённое злостью и мукой лицо и думал: оказывается совершенно не обязательно быть знакомым с концепцией ада для того, чтобы собственноручно сотворить его внутри себя. Поразительное всё-таки существо человек.
— Надо же, ты всё это слушаешь, идо сих пор меня не испепелил, — вдруг усмехнулась Айса.
— Я не настолько впечатлительный, — в тон ей ответил я. — Прости. Меня и сентиментальными балладами эпохи Королевы Вельдхут не проймёшь. К тому же, я и раньше знал, что некоторые люди способны испытывать ревность такой сокрушительной силы, что она напрочь лишает их разума. Ничего необычного в этом нет.
Куруш, всё это время молча сидевший на коленях у Айсы, неожиданно сказал:
— На самом деле, она совсем не такая злая, как старается показать. Просто злиться ей нравится больше, чем горевать. Всё-таки вы, люди, очень странные существа!
— Спасибо, — поблагодарил его я. — Без тебя я бы ни за что не догадался. А теперь буду знать.
К счастью, буривухи совершенно не распознают сарказм. А то получил бы я сейчас клювом по лбу, и поделом. Но пронесло.
— Злиться и правда гораздо приятнее, чем горевать, — подтвердила Айса. — Но речь сейчас не о моей злости. А о людях, которых спасли мы с Карвеном; на самом деле, троих первых, будем честны, спас он, но я была рядом и немножко помогала. В четвёртый раз мы уже работали на равных, пятым я занималась почти самостоятельно. А вот с шестым ничего не получилось. Ты мне помешал. Я хотела попробовать сделать это одна, без Карвена. И у меня могло получиться, я точно знаю. Но не получилось, потому что какой-то мерзкий старикашка остановился напротив и беспардонно на нас пялился… Извини, сэр Макс. Понимаю, что ты не нарочно. Просто работа такая, не мог пройти мимо. Но знал бы ты, как я тебя за это ненавижу. Я же только-только начала обретать веру в свои силы. Поняла, что больше всего на свете мне нравится такая разновидность власти над людьми: спасать их жизнь по собственной воле, не дожидаясь просьб и ничего не требуя взамен. Я разделяла их боль и страх, и отчаяние, и тоску, и ужас неизбежного угасания, и бешеную страсть к жизни, и неописуемое ликование тела в тот момент, когда отворяются его Врата, и смерть выходит наружу, оставляя свою жертву наслаждаться внезапно обретённой свободой. Я уже и думать забыла о мести и о Таните — что мне до этой дурочки, пусть живёт, как умеет, у меня теперь новая, совсем иная судьба. Я воображала, как буду ходить по городу, отыскивать среди спящих смертников и великодушно даровать им жизнь — одна, без Карвена, он мне больше не нужен, я теперь и сама всё могу. И вдруг неудача! Такая сокрушительная неудача! В тот самый момент, когда я наконец почувствовала, что обрела своё призвание, а значит, всё было не зря, даже эти мучительные несколько лет на окраине Ачинадды, где мне не позволяли войти в дом, а на прощание унизили, обделив бессмертием… Эта неудача меня подкосила. И я как с цепи сорвалась.
