Она смотрела не на меня, а туда, где бушевало до нелепого жёлтое, но всё равно грозное море — уже не в нескольких метрах внизу, а совсем рядом, так что брызги обрушивались на крышу Мохнатого дома, моего черепичного пирса, который теперь со всех сторон был окружён стремительно поднимающейся, бурлящей как кипяток ярко-лимонной водой.
— Очень красиво, — сказал Иллайуни. — Но красота пространства сновидения не считается серьёзным аргумент в споре вроде нашего.
На это его заявление пространство моего сновидения оперативно отреагировало лязгом и грохотом, настолько невыносимым, что я сам сложился пополам, пытаясь хоть как-то уменьшить площадь своего тела, для которого эти звуки были хуже побоев. Иллайуни побледнел до прозрачности, но не дрогнул, а Меламори и Шурф хором закричали мне: «Прекрати!»
Уж не знаю, как бы я доказывал свою невиновность, если бы источник невыносимых звуков не объявился перед нами собственной персоной. К нам приближалась настоящая великанша, такая огромная, что море ей было натурально по колено, а голова утопала в сизых небесных тучах.
Но я всё равно сразу понял, кто перед нами. А Иллайуни — нет. Надо же, не узнал.
— Это тоже твоя гостья? — начал было он, но осёкся, потому что в этот момент великанша склонилась над нами, явив ослепительной красоты лицо, оборудованное убийственно острыми клыками, по размеру скорей моржовыми, чем вампирскими, и взревела таким пронзительным голосом, что я думал, оглохну навсегда:
— Люди умирают, очнись, эй! Ты, нежить бездарная, знаешь, каково быть слабым человеком, быстро жить и долго умирать? Чтоб тебе через восемнадцать огненных дыр в козью щель на карачках не доползти, ленивое гномье отродье! Там люди умирают, а ты задницу не почешешь, чтоб тебе вечностью подавиться, когда вурдалаки в болото поволокут! Это мои люди, слышишь! Я их не отдам!
— А вот нам и номер пять, — сказал я. — Ай да Айса. Ай да молодец. Заглянула на огонёк для ровного счёта. И душу заодно отвела.
— Умеет же человек свободно выражать свои чувства! — восхитилась Меламори.
— Кажется, леди несколько недовольна нашей нерасторопностью, — заметил сэр Шурф. — И по-своему она, безусловно, права. Наши действия в этом сновидении вряд ли можно назвать эффективными.
— Тем не менее, нас тут уже пятеро, — сказал ему я. — И если это не охренительная эффективность, то я даже не знаю, что ты называешь этим словом.
— Это не может быть Айса… — начал Иллайуни, но осёкся, побледнел ещё сильнее, сказал: — Всё, допрыгались. Я их не удержу. Больше не могу. Пошло дело. Само.
Только теперь я заметил, что пламя его рук уже почти погасло, а ледяной цветок дрожит и пульсирует, расправляя свои острые лепестки.
— С другой стороны, что мне терять, всё равно скоро придётся просыпаться, — вдруг сказал Иллайуни. — Ладно, хотите — попробуем. Если все в игре, одна — моя. Если кто-то против, отпущу их домой. Решайте, только быстро.
— Ага! — торжествующе воскликнула Меламори. — Всё-таки я не зря осталась!
— Голову оторву, вот увидишь, — ещё раз пообещал мне Шурф. И спросил Иллайуни: — Что надо делать?
А великанша торжествующе взвыла, идеально озвучив моё отношение к происходящему. Спасибо ей за это, я бы так даже в собственном сне не сумел.
— Чокнутые угуландские придурки, — вздохнул Иллайуни. — Какие же вы всё-таки прекрасные, когда спите! Ладно, раз так, будьте рядом. И поступайте, как я.
Чем хороши некоторые сновидения — можно не принимать судьбоносных решений. Всё происходит само собой — вот ты, вот лимонно-жёлтое море над головой, вот сумрачное небо плещется у самых ног, вот твоя рука тянется к ледяной игле, вот другие руки, одна из них такая гигантская, что закрывает почти весь мир, а одна совсем маленькая, как у ребёнка, но очень сильная, тебе ли не знать, вот, перекрывая грохот небесного прибоя, звучат голоса, один из них твой, но это как раз не особенно важно, зато очень важно что голосов ровно пять, по числу ледяных лепестков, вот они говорят — мы говорим: «Иди ко мне», — и тогда изнутри, из самого твоего сердца выходит тьма и окутывает мир, и отменяет всё, включая саму себя.
Но всё равно остаётся.
И в этой тьме ты оказываешься совершенно один. Наедине с тусклым жёлтым ламповым светом, чужими встревоженными голосами, и болью, которая, впрочем, уже почти не твоя, и страхом, всё ещё твоим, таким сокрушительно сильным, что раздирает на части то, что следует сохранить целым — не тело, не разум, а самую суть твоего существа, и это так дико, неправильно и несправедливо, что невозможно согласиться с тем, что оно действительно происходит — с тобой, вот прямо сейчас. Какое, к чёрту, «действительно»?! Я так не хочу. Немедленно отменить!
«Отменить!» — кричит всё твоё существо. И даже обнаружив, что желания недостаточно, продолжает кричать, собирается воедино ради этого крика, который теперь и есть ты — такой победительно громкий, что невозможно не проснуться. Я, по крайней мере, не смог.
* * *
— Я же говорил, в моих снах никто не умирает взаправду, — сказал я, открывая глаза. — Получается, не соврал. А самое удивительное, что я, кажется, более-менее выспался. Вот уж чего от этой затеи точно не ожидал! Можешь начинать отрывать мне голову, как собирался. День должен начинаться с удовольствий. Ты честно их заслужил.
— Не в моих привычках нарушать обещания, но, если не возражаешь, язаймусь этим когда-нибудь позже. Благо поводы ты даёшь практически ежедневно, — ответил сэр Шурф. И улыбнулся так безмятежно, словно мы только что вернулись с какой-нибудь дурацкой вечеринки, где было так весело, что даже ему удалось ненадолго забыть о себе.
Не бывает на самом деле таких вечеринок. Ну, то есть, до сих пор не бывало, а теперь я знаю, что надо делать. И кого приглашать.
— Мне, представляешь, досталась очень лёгкая смерть, — сказал мой друг. — Умер от какого-то лекарства, совсем без боли, убаюканный чужой убеждённостью, что смерть — это не конец. Изумительный опыт. Фантастически повезло. Прежде, ты знаешь, меня не раз пытались убить, и это всегда было слишком мучительно даже на мой вкус; я хочу сказать, что сам никого убивать такими способами не стал бы, даже в старые времена, когда был несколько менее уравновешен, чем сейчас.
«Ты в порядке?» — спросила Меламори.
Вовремя это она. Молодец.
«В полном, — ответил я. — Ты, как я понимаю, тоже? Понравилось приключение?»
«Понравилось — не то слово. Но ты не представляешь, как я сейчас сержусь! И ещё долго буду сердиться, что ты сразу меня не позвал!»
Сказала всё это и сразу исчезла из моей головы, даже не попрощавшись; впрочем, подозреваю, не столько из вредности, сколько потому, что получила по ушам от кого-нибудь из своих наставников. Безмолвная речь у них сейчас под строжайшим запретом. Такой уж этап обучения: хочешь с кем-то срочно поговорить, соберись с силами и приснись.
Ладно, ничего, — подумал я. — Главное, цела, с остальным как-нибудь разберёмся. В крайнем случае, закатит мне пару-тройку кошмаров. Для её учёбы это даже полезно, а мне не привыкать.
