— Музыку никто не сочинял, — улыбнулась Танита. — Это была импровизация.
— Что?!
— Импровизация, — повторила она. — Честно! То есть, мы заранее договорились, что я начну, и в какой последовательности будут вступать остальные инструменты, но это — всё, дальше она сама.
— Кто — она?
— Музыка, конечно. В этом и смысл нашего Маленького оркестра: дать музыке возможность делать, что захочет. Очень страшно, на самом деле! На репетициях у нас уже давно отлично получается, но вдруг в присутствии посторонних людей музыка решила бы помолчать? Или притвориться незначительной ерундой? Играть-то мы все умеем, не вопрос, но этого недостаточно. Нужно, чтобы музыка согласилась с нами быть, силой её не заставишь, можно только надеяться, что сама захочет, потому что… ну, например, за время репетиций полюбила звучать через нас. Но вдруг ещё не успела? Никто не знает, сколько времени требуется музыке, чтобы по-настоящему полюбить музыканта. И приходить, когда позовёт.
— Да уж, — растерянно согласился я.
Никогда не смотрел на вещи с такой точки зрения. Хотя с магией примерно то же самое: сколько ни старайся, а успех, в итоге, всё равно зависит только от того, любит она тебя или нет.
— Я поэтому так сильно волновалась, а теперь радуюсь, — сказала Танита. — И специально пошла вас искать, чтобы поблагодарить. За то что пришли и… И вообще. Вы — совершенно точно хорошая примета. А я знаете какая суеверная? У-у-у! Я даже в сны на полнолуние верю. И что деньги голыми руками нельзя брать, а то не будет любви. И что когда ночью на твоей улице лают собаки, надо ждать важных новостей. И что отдать нищему последнюю монету — к скорому богатству. И когда маленький ребёнок дорогу перебежит, значит, все дела пойдут кувырком, лучше сразу вернуться домой. И что если вашего начальника, сэра Джуффина Халли, увидеть на улице днём, это к неожиданному счастью. А темноте — к большой опасности.
— А есть и такая примета? — обрадовался я. — Надо же, никогда не слышал! Ясно теперь, почему у меня такая интересная жизнь. Я же его постоянно встречаю, в самое разное время суток. И, слушай, всё сходится: то счастье, то опасности, то какое-нибудь подозрительно опасное счастье, и так без конца… Но кстати, примета про деньги всё-таки полная ерунда. Она из-за культурных противоречий между местным населением и богатыми потомками уандукских переселенцев возникла, мне сэр Кофа объяснил.
— Может быть, — легко согласилась Танита. — А всё-таки лишний раз надеть перчатки мне совсем не трудно. Лишь бы почаще был повод их надевать!.. Вот кстати интересно, нам в миску хоть что-нибудь накидали? Или не сообразили?
— А что, была какая-то миска? — удивился я.
— Вообще-то, целый таз, — вздохнула она. — Большой и блестящий. Мы его на краю поляны поставили, чтобы после концерта туда кидали деньги, кто сколько захочет.
— Надо же, а я не заметил.
— Не только вы, — утешила меня Танита. — По-моему, вообще никто. Эх, этого я и боялась! Когда Врата открываются так широко, люди и о себе-то забывают, не то что о чужих тазах.
— Погоди. Что за Врата такие?
— Врата, через которые из человека выходит его смерть, — невозмутимо пояснила она. — Мы играем, когда они открыты. В этом смысл!
Я потрясённо молчал, совершенно не представляя, что можно ответить на такое признание. Впрочем, Танита и сама прекрасно справлялась с беседой.
— На самом деле, открыть Врата в первый раз очень трудно, — говорила она. — Но мне помогли — повезло! Иллайуни выманил мою смерть и не дал ей вернуться, а когда смерть уходит навсегда, Врата так и остаются нараспашку. Смерть не приучена запирать за собой дверь.
— Как это — выманил твою смерть? — наконец спросил я. — Вынул её из тебя? Как поступают с умирающими хранители Харумбы? Но почему ты тогда живёшь среди людей?
[10]
— А среди кого мне ещё жить? — безмятежно улыбнулась Танита. — Я-то, хвала Магистрам, даже ни на минуточку не умирала!
— Но в Харумбе… — начал было я и запнулся. И пристыжено умолк. Потому что на самом деле понятия не имею, что именно происходит в Харумбе. Что-то слышал краем уха, что видел краем глаза, остальное дофантазировал. Воображение — дело хорошее, но степень своего невежества всё-таки следует осознавать.
— Про Харумбу я вообще ничего не знаю, — равнодушно пожала плечами Танита. — Если даже Иллайуни что-то об этом рассказывал, то я прослушала. Или забыла. Я вообще, как выяснилось, довольно бестолковая — во всём, что не касается музыки.
— Зато бессмертная, — утешил её я.
— Ну да, — кивнула она. — Немножко бессмертная.
— Немножко?! Как можно быть «немножко бессмертной»?
— Да очень просто. От старости или болезни я теперь точно не умру. Просто не сумею, как не смог бы хлопнуть в ладоши безрукий человек — ему нечем хлопать, а мне нечем умирать, своей-то смерти больше нет! Но убить меня всё равно можно. Пожалуй, даже полегче, чем других. Когда Врата открыты, убийце особо стараться не надо: смерть, живущая в нём, почует добычу и сама выйдет за ней. Такие как я часто погибают от так называемых несчастных случаев, которые на самом деле происходят, когда чья-нибудь алчная смерть выходит на охоту по собственной воле, а её хозяин ничего не замечает, хотя потом может чувствовать себя виноватым, сам не понимая, почему… Эх, жалко, что здесь нет Иллайуни, он бы гораздо лучше объяснил! А я вас только запутаю.
— Уже запутала — дальше некуда. Так что, получается, на самом деле, тебе оказали плохую услугу, когда открыли эти загадочные Врата?
— Ну что вы, — улыбнулась Танита. — Очень хорошую! А уязвимость — дело поправимое. После того, как Врата откроют впервые, человек уже может справляться с ними сам. Это очень трудно, но… В общем, всё, как вы про изменение внешности говорили: после нескольких тысяч попыток начинает получаться. Тогда можно и закрывать Врата по своей воле, и снова открывать, когда пожелаешь.
— А почему бы просто не закрыть их раз и навсегда? — спросил я, великий любитель техники безопасности. Правда, в основном, на словах.
— Ну уж нет! Открытые Врата можно использовать с толком. Они же на самом деле не только для смерти подходят. В человека, чьи Врата открыты, может войти всё что угодно. Например, музыка.
