— Эй, Менке, где ты берёшь таких приятелей? Я тоже хочу.
Обернуться и посмотреть, кто это так беспардонно меня хвалит, я тоже не успел. Потому что буквально миг спустя на моих коленях уже сидела тонкая как стрела, лёгкая как пух, тёплая как кошка женщина и обнимала меня столь пылко, словно я был её любимым, невесть куда сгинувшим женихом. И вот наконец вернулся.
Она показалась бы мне бесплотной, если бы не тяжёлая грива длинных светлых волос, окутывавших её как плащ и убедительно грубое сукно скрывавшейся под ними одежды. Пахла она как здешнее море, чем-то сладким и пряным, скорее аппетитно, чем соблазнительно. Лучшая в Мире женщина-пунш.
— От твоего любопытства скоро море выйдет из берегов, — прошептала она, не то укоризненно, не то восхищённо. — Таким звонким людям как ты следует быть прямодушными: хочешь что-то узнать, сразу спрашивай, а не терпи, ожидая, пока ответ придёт сам. Потому что не-вы-но-си-мо! Я вон даже за полмили отсюда из-за тебя уснуть не могу, с боку на бок ворочаюсь, всё думаю: «Интересно, чему же это я такому детей учу?» — и рассмеялась, доверчиво уткнувшись носом мне в шею.
Сказать, что всё это было несколько неожиданно — не сказать ничего. Незнакомые люди довольно часто испытывают ко мне необъяснимую симпатию, но так бурно её до сих пор никто не проявлял. Жители Ехо, впрочем, вообще достаточно сдержаны; подозреваю, это в большой степени наследие Смутных Времён, когда любое непрошенное прикосновение к другому человеку могло оказаться попыткой его заколдовать, а значит считалось таковой по умолчанию и могло иметь чрезвычайно неприятные последствия. Традиции, порождённые требованиями безопасности, так живучи, что долго сохраняются и после полной утраты практического смысла, поэтому у нас даже влюблённые редко ходят по улицам обнявшись, а обычный хлопок по спине считается предложением настолько близкой дружбы, что трижды задумаешься прежде, чем кого-то так осчастливить. А если хочешь, чтобы лучшие друзья, забыв о воспитании, повисли у тебя на шее, желательно умереть у них на глазах, а потом воскреснуть. На худой конец, пропасть без вести хотя бы на год.
В общем, до сих пор самым невоздержанным человеком в моём окружении был я сам. Это очень удобно. Гораздо веселее гоняться за другими, угрожая прилюдно заключить их в объятия, чем растерянно таращиться на вцепившуюся в тебя прекрасную незнакомку, мучительно соображая, что с ней теперь следует сделать: поцеловать? Аккуратно стряхнуть? Или просто вежливо поинтересоваться, как её зовут?
Пока я всё это обдумывал, женщина отпрянула от меня так же стремительно, как только что набросилась. Усевшись в нескольких метрах от меня, сказала:
— Да, конечно, ты же угуландец. У вас не принято обнимать незнакомцев, чтобы побольше о них узнать. Сколько земель, столько обычаев, всего в голове не удержишь. Поэтому я поступаю, как самому удобней.
Только тогда я понял, что никакая она не женщина. Юноша, почти мальчик, в том возрасте, когда довольно легко перепутать… нет, погоди, какой, к тёмным магистрам, мальчик, взрослый мужчина, почти старик, не то чтобы женственный, но вполне можно принять его за старуху… только что было можно принять за старуху, наверное, всё дело в ракурсе, или в обманчивом розовом сумеречном свете, или просто в моём зрении, которое только притворяется острым, а на самом деле периодически сдаёт. Но теперь наконец понятно, что передо мной мужчина средних лет… нет, всё-таки гораздо моложе, почти юноша, почти мальчик, похожий на девочку, наверное из-за длинных, стелющихся сейчас по песку светлых кудрявых волос, а так-то какая может быть девочка, здоровенный мужик средних лет, даже старше, практически старик, вот же чёрт.
Кто оно вообще?!
Эй, ты что, на меня рассердился? — изумлённо спросил старик. — Действительно? Да?! Вот это номер!
И рассмеялся звонко и простодушно, как деревенский школьник, впервые в жизни увидевший выступление клоуна.
— Это Мастер Иллайуни, — сказал мне Менке. — На него сердиться нельзя.
— Да я не на него сержусь, — вздохнул я. — А просто так. Безадресно. Я часто сержусь, когда окончательно перестаю понимать, что происходит. Не люблю быть беспомощным, вот и всё.
— Ой неееееет! — сквозь смех сказал Иллайуни и для убедительности взмахнул рукой. — Ты давай это дело прекращай. Тебе совсем нельзя сердиться! Никогда, ни на кого. Ты что?! Звонкий такой — и вдруг сердится, как пьяный матрос! Так и до Конца Мира допрыгаться можно.
— Да ну, — невольно улыбнулся я. — Не так всё страшно. За мной обычно приглядывают. Есть кому. Чуть что не так, суют в пасть какой-нибудь пирожок. И я отвлекаюсь. И Мир в очередной раз спасён.
— Совершенно невозможно с тобой разговаривать! — укоризненно сказал он. — То ты сердишься, то вдруг сразу шутишь. А все вопросы, от которых минуту назад с ума сходил, уже забыл. Я за тобой не успеваю. На самом деле это даже весело! Как на карусели. Но если хочешь со мной говорить, выбери какое-нибудь одно настроение. Чем спокойней, тем лучше. А то нырну в море и буду лежать на дне, пока ты отсюда не уйдёшь. Там хоть твоего звона не слышно. И вообще почти ничего.
Менке сделал отчаянное лицо, что, по замыслу, вероятно должно было подтвердить серьёзность намерений его учителя.
— Ладно, — согласился я. — Попробую.
Вдохнул, выдохнул, привычно помянув трёхэтажным добрым словом сэра Шурфа, который за долгие годы непрерывных обоюдных издевательств, составляющих прочную основу нашей дружбы, вколотил таки в меня свои грешные дыхательные упражнения. И правильно сделал, потому что в жизни и правда случаются ситуации, когда умение быстро успокоиться становится бесценным. Вот например сейчас.
Иллайуни почувствовал перемену в моём настроении прежде, чем я сам.
— Спасибо, что выполнил мою просьбу, — поблагодарил он. — Теперь можно и представиться. Меня зовут Ба Шумбай Иллайуни Горда Ойян Цан Марай Абуан Найя, и я из рода строителей и хранителей Харумбы. Ты нас знаешь, ты там однажды был. А я оттуда ушёл. Навсегда.
Я снова медленно вдохнул и выдохнул. И ещё раз. Просто для профилактики. Мало ли, что ещё он сейчас сообщит.
— Я был не совсем там, — наконец сказал я. — Рядом.
— Да, конечно. На берегу. Дальше тебя живым никто бы не пропустил. Но это неважно. Главное, ты успел узнать, чем мы там занимаемся: изгоняем из умирающих смерть и даём им вечное убежище от неё. Вот и славно! Это сэкономит нам кучу времени. Простые вещи я даже ученикам не люблю объяснять, а ты — не мой ученик. Что, честно говоря, жаль. Ух я бы на тебя лапу наложил! Ты даже вообразить не можешь, какое у нас тогда пошло бы веселье!
И рассмеялся безмятежно, как школьница, на которую в этот момент был похож. Но быстро повзрослел, поднял на меня светлые, прозрачные, как чистая глубокая вода глаза и сказал:
— Прости. Я веду себя крайне несдержанно. Но у меня есть оправдание: ты поразил моё воображение. Я ещё никогда ни у кого не видел так красиво открытых Врат.
— Что?!
