Тиффани вела дневник молочни. Сыры любят учёт, и она записывала, сколько масла сбила, сколько молока влила…
Она открыла чистую страницу, взяла карандаш и, высунув кончик языка, стала писать.
Постепенно снова объявились Нак-мак-Фигли. Они не показались из укрытий и уж точно не возникли из воздуха. Они просто сделались видимыми. Так в облаке или пламени, если приглядеться, медленно проступают лица. То есть, чтобы увидеть их, нужно долго-долго смотреть и хотеть их увидеть.
Нак-мак-Фигли со священным трепетом следили за движениями карандаша.
— Зырь, шкрябалка — тудым-сюдым, тудым-сюдым… О как! Карга колдунствует!
— Ах-ха, она шибко ловко шкряб-шкряб!
— Но ты ж не шкрябашь наши имена, а, хозяйка?
— Ах-ха, так ведь могут и турьма сажать, если кто про кого чего нашкрябит.
Тиффани дописала и зачитала записку вслух:
Она посмотрела на Явора Заядло, который забрался по ножке стола и нервно наблюдал за карандашом — должно быть, чтобы тот не написал чего лишнего.
— Что ж вы сразу не пришли ко мне? — спросила Тиффани.
— Да мы ж не бум-бум, кого ишшем, — ответил Явор Заядло. — Тут у вас вокруг дома пропасть сколько верзуний шастит. А вот кык ты зацапала Тупа Вулли, мы-то и скумекснули, кто тут карга.
— Совершенно не обязательно было воровать барана и яйца, — строго сказала Тиффани.
— Дыкс они ж не тук-тук гвоздьями, хозяйка! — заявил Явор Заядло таким тоном, будто это оправдывало кражу.
— Яйца гвоздями не прибить! — прикрикнула Тиффани.
— Ах-ха, а тебя на мяк-мяк не проведёшь! — прищурился Фигль. — Ну, ты уже нашкрябила, давай быр-быро шасть. Подметальник есть?
— Помело, — перевёл жаб.
— Э, нет… — Но Тиффани вдруг посетило вдохновение. — Главное в магии, — наставительным тоном сказала она, — это понимать, когда не нужно её использовать.
— Тож хлеб. — Явор Заядло съехал по ножке стола обратно на пол. — А ну, подь сюдыть, Туп Вулли!
Вперёд вышел пикет, подозрительно похожий на одного из утренних похитителей яиц.
— Давай, ступай на нас, карга, — сказал Явор Заядло.
Прежде чем Тиффани успела что-то ответить, жаб тихо успокоил её:
— Один пикет легко поднимает взрослого человека. — Он говорил краешком рта, благо жабий рот имеет весьма обширные края. — Ты их не раздавишь, даже если захочешь.
— В мыслях такого не было!
Тиффани приподняла ногу в огромном башмаке. Туп Вулли подбежал, и она осторожно наступила на него. Фигль оказался надёжной опорой. С таким же успехом можно было наступить на кирпич.
— А таперя другой башмаке! — сказал Явор.
— Я же упаду!
— Нае, мы ловки таскать громазды тушки!
И вот Тиффани уже стоит на двух пикетах. Носильщики поёрзали, приноравливаясь к весу, но аккуратно, так что она не потеряла равновесия. Стоять на Фиглях было легко. Как будто подошвы башмаков просто сделались очень толстыми.
— Ехай! — крикнул Явор снизу. — И не волнувайся, твой кошакс не будет нямить птах! Два-три ребя бу тута, шоб за ними зырить!
Крысодав крался по ветке. Он с трудом усваивал новое. Зато без труда находил гнёзда. Котяра расслышал чириканье аж с дальнего конца сада, а оказавшись у дерева, разглядел три жёлтых клювика, высовывавшихся из гнезда. Он стал подбираться к ним, дрожа хвостом от предвкушения… Сейчас…
Трое Нак-мак-Фиглей сбросили соломенные шапочки с клювами и радостно ухмыльнулись ему в морду.
— Привет, котява! — заявил один. — Чё, совсем туп-туп, на ус не мотай, да? ЧИРИ-И-ИК!!!
Глава 5
ЗЕЛЁНОЕ МОРЕ
Тиффани, не шевеля ногами, летела в нескольких дюймах от земли. Ветер свистел у неё в ушах. Фигли, не сбавляя шага, проскочили верхние ворота фермы и помчались по холмам.
Вот девочка, она летит. Вот жаба, она сидит у девочки на голове, вцепившись в её волосы.
А теперь поднимемся выше, так, чтобы видеть китовьи спины холмов. И вот девочка уже всего лишь светло-голубое пятнышко в необъятном море травы, ощипанной овцами так коротко, что оставшаяся зелень не длиннее ворса ковра. Но зелёное море не везде имеет первозданный вид. Тут и там отметились люди.
В прошлом году Тиффани отдала три морковки и яблоко за полчаса геологии. Правда, одну морковку она отработала обратно, объяснив учителю, что писать на вывеске «Гиалохия» — неправильно. Тот учитель рассказал, как получился мел: когда-то, миллионы лет назад, в здешних краях было море, и мел — это остатки крохотных раковин моллюсков.
Тиффани была готова в это поверить. На Меловых холмах часто попадались маленькие ракушки. Но откуда тогда взялся кремень? Об этом учитель мало что мог рассказать. Почему среди мела и известняка, самого мягкого камня на свете, попадаются куски кремня, который твёрже стали? Пастухи иногда делали ножи, раскалывая одним кремнём другой, и такой нож был куда острее железного.
А когда-то, во времена, которые на Меловых холмах звали давнишними, люди копали ямы и складывали туда кремень. Ямы сохранились до сих пор — глубокие рытвины в зелёных округлостях холмов, заросшие терновником и ежевикой.
А ещё люди холмов до сих пор находили большие шишковатые куски кремня, когда вскапывали грядки. Порой это были булыжники размером с человеческую голову. Да они зачастую и походили на головы. То есть они были настолько неровными, бугорчатыми и причудливыми, что в них при желании можно было разглядеть что угодно: лицо, сказочного зверя, чудище морское. Самые интересные куски кремня хозяева огородов выставляли на всеобщее обозрение, чтобы соседи могли оценить.
Старики звали эти булыжники «мелятки», то есть «дети мела». А Тиффани всегда чудилось в них нечто… странное. Словно камень мучительно старался ожить. Некоторые кремни выглядели как куски мяса, или костей, или прочего товара из мясной лавки. Как будто в темноте морских глубин мел пытался лепить живых созданий.
Но кавернами в известняке дело не ограничивалось, были в холмах и другие следы давнего пребывания человека. Тут и там попадались огромные валуны, выстроенные в круг, и могильные курганы, похожие на зелёные фурункулы. Говорили, в курганах покоятся древние вожди и сокровища. Никому и в голову не приходило раскопать их и проверить.
А ещё были огромные меловые фигуры*. Пастухи, бродя со стадами, от нечего делать убирали с них сорняки, чтобы белые контуры не зарастали. Слой почвы на холмах был совсем тонкий, всего несколько дюймов. Под ним начинался мел. Отпечаток подковы, сковырнувшей дёрн до самого мела, мог держаться несколько месяцев. А эти силуэты держались тысячи лет. Они изображали лошадей и великанов, но странное дело — откуда ни посмотри, видно было плохо. Казалось, неведомые художники прошлого рассчитывали, что их творениями будут любоваться с высоты птичьего полёта.
