— Эй, чё зыришь, а? Мал-мала люлей захотил?
Тиффани открыла глаза.
Она лежала на влажной земле в сумрачном заснеженном лесу. Пикеты озабоченно смотрели на неё, но другие, стоявшие чуть дальше, напряжённо вглядывались в тени среди деревьев вокруг.
На деревьях что-то виднелось. Что-то комковатое. Серое. Оно свисало с ветвей, словно клочья ветоши.
Тиффани повернула голову и увидела Вильяма — он стоял рядом и смотрел на неё с тревогой.
— Это был… просто сон, да? — спросила она.
— Как бы тебе сказать, — ответил он. — И да, и нет.
Тиффани резко села, пикеты поспешно отпрыгнули.
— Но там была эта… это… было вот оно! А потом вы все выскочили из печки! — воскликнула она. — Вы были в моём сне! Что это за… что это была за тварь?
Вильям Гоннагл посмотрел задумчиво, собираясь с мыслями.
— Мы зовём их дрёмами, — сказал он. — Всё, что здесь есть, на самом деле не отсюда, помнишь? Всё или отррражение чего-то извне, или укрррадено из дррругого миррра, или сотворено магией Коррролевы. Дрём прятался среди деревьев, а ты бежала так быстррро, что не заметила его. Пауков видала?
— Конечно!
— Так вот: пауки плетут паутину, дрёмы плетут сны. Здесь это легко. Этот миррр и сам почти нереальный, почти сон. И вот дрём плетёт для тебя сон, а во сне скрррыта ловушка. Стоит съесть что-нибудь в таком сне, и тебе уже не захочется пррросыпаться*.
Он посмотрел на Тиффани так, будто его речь должна была потрясти её.
— А дрёму это зачем? — спросила она.
— А ему нррравится смотреть сны. Ты во сне веселишься, и ему весело. Вот он и будет смотреть, как ты ешь во сне, пока ты не помрёшь с голоду. И тогда дрём съест тебя. Не сррразу, конечно. Сначала подождёт, пока ты станешь малость слякучей, у него ведь нет зубов.
— И как можно выбраться из такого сна?
— Самолучшее — сыскнуть дрёма, — вмешался Явор Заядло. — Он всегда где-то тама, в сне, тока причипуренный, чтоб не узнать. А как сыскнёшь — дай ему люлей, и готов.
— Дать люлей — в смысле?..
— Секир-бошка здоровски помогает.
«Ну хорошо, — подумала Тиффани. — Я потрясена. Век бы не знать таких потрясений».
— И это — Волшебная страна? — спросила она.
— Ах-ха. Одно из тех её мест, что турррыстам не показывают, — подтвердил Вильям. — А ты была молодцом. Сопррротивлялась. Сррразу поняла, что дело нечисто.
Тиффани вспомнила дружелюбного кота и упавшую пастушку. Она пыталась подать себе самой сигнал об опасности. Надо было лучше прислушиваться.
— Спасибо, что пришли туда за мной, — сказала она севшим голосом. — А кстати, как вам это удалось?
— Ах, мы могём пррробррраться куда угодно, хоть бы и в сон, — с улыбкой ответил Вильям. — Воррры мы или не воррры, а?
Кусок дрёма шмякнулся с ветки в снег.
— Ну, больше я им не попадусь! — твёрдо сказала Тиффани.
— Ах-ха. Верю. У тебя глаза горят жаждой крррови, — уважительно сказал Вильям. — Будь я дрёмом и будь у меня капля сообррражения, я бы теперь деррржался от тебя подальше. Они нам ещё встретятся, имей в виду, и среди них есть весьма хитррроумные. Они тут, у Коррролевы, стррражами служат.
— Меня теперь не проведёшь! — заявила Тиффани.
Она вспомнила, как страшно ей сделалось, когда чудовище поковыляло на неё, меняя облик. Ещё страшнее было оттого, что дело происходило дома, где всё родное и знакомое. Да, её охватил ужас, когда тварь ломилась к ней через кухню, но и гнев тоже. Как оно посмело вторгнуться в её дом!
Чудовище не просто пыталось убить её, тут было дело чести…
Вильям наблюдал за ней.
— О да, я вижу: твоя ярррость велика и сильна, — сказал он. — Должно быть, ты очень любишь своего малого бррратца, если отправилась за ним сюда, в логово чудовищ.
И Тиффани ничего не смогла с собой поделать — непрошеные мысли явились сами: «Я не люблю его. Нисколько не люблю. Он такой… липкий, и ходит медленно, и отнимает много времени, и вечно орёт, чтобы ему что-нибудь дали. С ним не поговорить. Он просто хочет, и всё».
Но Задним Умом она подумала другое: «Он мой. Моя земля, мой дом, мой брат! Да как они посмели тронуть моё!»
Её с раннего детства учили, что нельзя думать только о себе. И она старалась соответствовать. Старалась заботиться о других. Никогда не брала последний кусок хлеба. Но тут было другое.
Она не была ни отважной, ни благородной, ни доброй, и знала это. В том смысле, который люди обычно вкладывают в эти слова, она, Тиффани, таких прекрасных качеств лишена. И теперь она отправилась на выручку брату, потому что это надо было сделать, потому что не знала, как можно этого не сделать. Она подумала о…
…О том, как матушка Болен ходила с фонарём по холмам. В искрящиеся морозные ночи, в бури и шторма, сметающие всё на своём пути, как война… Шла и спасала замерзающих ягнят или баранов, свалившихся с обрыва. Замёрзшая, усталая, она никогда не сдавалась и тяжело ступала сквозь ночь — ради тупых овец, которые никогда не поблагодарят и не наберутся ума, и завтра, может быть, их снова придётся спасать. Она делала это, потому что не делать было немыслимо.
Однажды Тиффани с бабушкой встретили на дороге бродячего торговца. У него был ослик, такой маленький, что его сложно было разглядеть под наваленной на него поклажей. И торговец бил ослика палкой, потому что ослик упал.
Тиффани расплакалась. Бабушка посмотрела на неё и тихонько сказала что-то Грому и Молнии.
Услышав рычание, торговец перестал бить осла. Овчарки встали по сторонам от него так, что он не мог посмотреть на одну из них, не повернувшись спиной к другой. Он поднял палку, чтобы ударить Молнию, и Гром зарычал громче.
— Не советую тебе этого делать, — сказала матушка Болен.
Торговец не был глупцом. Глаза собак напоминали стальные шарики. Он опустил руку.
— А теперь брось свою палку.
Он послушался, выронив палку, будто она вдруг обожгла ему руку. Палка упала в пыль.
Матушка Болен подошла и подобрала её. Тиффани запомнилось, что это был ивовый прут, тонкий и гибкий.
И вдруг, так резко, что невозможно было увидеть движение, матушка взмахнула розгой и дважды ударила торговца по лицу. На щеках его остались две красные отметины. Он хотел было шагнуть к ней, но, должно быть, в последний миг разум всё-таки достучался до него и спас ему жизнь, потому что собаки уже ждали только команды «взять!».
— Больно, да? — ласково спросила матушка. — Так-так… Я знаю, кто ты, а ты, конечно, знаешь, кто я. Ты продаёшь горшки и кастрюли, неплохие, как я слышала. Но одно моё слово — и больше ты в моих холмах ни гроша не заработаешь. Я предупредила. Лучше накорми скотину, чем пороть её. Ты слышал меня?
