На этом записи обрываются. Рядом с книгой лежит карточка, на которой кто-то из волшебников былых времен написал:
Луна была растущей. Такую луну, уже не молодую, но еще не полную, называют прибывающей. Это одна из самых скучных фаз луны, ее редко изображают на картинах. Молодой месяц и полная луна присвоили себе всю славу.
Явор Заядло сидел в одиночестве на склоне древнего кургана, недалеко от норы, замаскированной под кроличью, и смотрел на далекие горы. Снег на вершинах серебрился в лунном свете.
Чья-то рука легонько тронула его за плечо.
— Ты сам на себя не походишь, Явор Заядло, — сказала Джинни, усаживаясь рядом. — Даж не послыхал, как я подошла.
Явор Заядло вздохнул.
— Туп Вулли грит, ты ничего не съел, — сказала Джинни с заботой в голосе.
Явор Заядло вздохнул.
— А Грамазд Йан грит, на охоте лис-зверь удрал у тебя с-под носа, а ты ему и люлей не накидал.
Явор вздохнул опять.
Раздалось тихое «чпок», а за ним булькающие звуки. Джинни протянула мужу крохотный деревянный стаканчик. В другой руке она держала крохотную кожаную флягу.
Испарения из стакана разлились в воздухе.
— Это остатние остатки особой овечьей притирки, что твоя мал-мал грамазда карга подарила нам на свадьбу, — сказала Джинни. — Я уберегла их на окрайний случай.
— Она не моя мал-мал грамазда карга, Джинни. — Явор и не взглянул на стакан. — Она нашая мал-мал грамазда карга. И помяни мое слово, Джинни, она способна стать всекаргой. У ней внутре сокрыта могутность, о какой она ни бум-бум. А вот роевник ту могутность чует.
— Ax-ха, но, как ни назови, а пойло есть пойло, верно? — Джинни провела стаканом туда-сюда перед носом мужа.
Он вздохнул и отвернулся.
Джинни вскочила на ноги.
— Вулли! Грамазд Йан! Ну кыкс сюдыть! — пронзительно закричала она. — Он пойло не пьет! Сдается, кирдыкс Большому Человеку!
— Ах, не время ныне для едкого пойла, женсчина, — сказал Явор Заядло. — На сердце у меня каменюк.
— Быро сюды! — крикнула Джинни в нору. — Ему кирдыкс пришел, а он все еще грит!
— Она карга этих холмов, — произнес Явор, будто не слыша ее. — Прям как ее бабка была. Она грит холмам, что они есть, день по-за днем. Холмы у ней в костьях. Холмы у ней в сердце. И мыслевать не хочу, как оно будет без нее.
Прочие Фигли выскочили из норы и столпились вокруг, с тревогой глядя на Джинни.
— Не так че? — спросил Туп Вулли.
— Еще как не так! — завопила кельда. — Явор Заядло не притронулся к особой овечьей притирке!
Лицо Вулли перекосилось от горя.
— Ах, Большому Человеку кирдыкс случись! — зарыдал он. — Ой-ёи-ёи…
— А ну кыкс затыкнул свой мерзявый рот, ты, угрязок! — взвился Явор Заядло. — Не кирдыкс мне! Я тут токо хотел себе поыметь минуту экзыстецияльного ужасу! Раскудрыть, мущщина не могет ужо спокойно прислухаться к брыхолодным дуновеньям Рока в стеснялищах, чтоб ему не плямкали про кирдыкс!
— Опять ты грил с Жабом, Явор, — с упреком сказал Грамазд Йан. — Только Жаб из всех нас грит слова такие длиннявые, что за день не объедешь… — Он повернулся к Джинни: — У него тяжкий случай думанья, хозяйка. Эт’ твое читанье-писанье до добра не доводит, рано иль поздно приступ думанья кык шандаракснет… Мы с ребя окунем Явора балдой в кадуксу и бум держать, пока с думаньем не покончит. Это одно-едино спасенье. С энтого думанья ведь и скопытиться можно.
— Да я намастрячу рыло тебе и ишшо десятерым таким, как ты! — заорал Явор Заядло в лицо Йану, вскинув кулаки. — Я в нашем клане Большой Человек, и я…
— А я — кельда этого клана, — вмешалась Джинни. (Одно из таинствий кельд — умение говорить голосом острым и холодным, как ледяной кинжал.) — И я грю: ступайте все вниз, и носу из норы не кажьте, пока я не велю!
— Ой-ёи-ёи… — запричитал было Туп Вулли, но Грамазд Йан зажал ему рот широкой лапищей и уволок прочь.
Они остались одни. Клочья облаков принялись собираться вокруг луны в тучи. Явор Заядло повесил голову.
— Я остатнусь, Джинни, раз ты так хошь, — сказал он.
Джинни заплакала:
— Ах, Явор… Ты ни бум-бум. Я ж не хочу, чтоб с мал-мал каргой кака беда приключнулась, ей-ей не хочу. Но как я буду тут, когда ты уйдешь драться с невбиваемым чудищем? Я ж за тебя боюсь, за тебя, понимашь?
Явор Заядло обнял ее за плечи:
— Ах-ха, понимаю.
— Я — твоя жена, Явор, и прошу тя: не ходи!
— Лады, лады, не пойду, — сказал он.
Джинни подняла голову и посмотрела на него.
Слезы в ее глазах блестели в лунном свете.
— Правда?
— Я ишшо своего обещания ни разу не рушил, — сказал Явор. — Ну, разве токо легавым и всяким-яким, но они не в зачет.
— Дык ты остатнешься? Потому что я прошу? — Она шмыгнула носом.
Явор вздохнул:
— Ах-ха. Так и быть.
Джинни притихла на время, а потом сказала резким, ледяным тоном кельды:
— Явор Заядло, велю тебе: ступай и упаси мал-мал грамазду каргу.
— Че? — не понял Явор. — Ты ж вот токо сказанула, шоб я не ходил…
— То я сказанула тебе как твоя жена, Явор, — объяснила Джинни. Она встала и решительно выпятила подбородок. — А это я грю тебе как твоя кельда, Явор Заядло мак-Фигли. И ты бум-бум, что кто кельду ослухнется, того с клана вон. А теперь слухай сюда. Возьми столько братьев, сколько надо, ступай и усмотри, штоб с мал-мал грамаздой каргой никакой-сякой беды не случилось. И возвращайся жив-здоровым, это тебе мое повеление. Нет, это на тебе мой гюйс! Я его наложила, теперь не сломить!
— Но я… — заикнулся Явор Заядло в полной растерянности.
— Я ж кельда, Явор, — сказала Джинни. — Я не могу править кланом, пришпандорив Большого Человека к дому. И холмам, где будут жить нашие дети, нужна карга. Всяк знает: кто-то должон грить земле, что она такое есть.
Что-то в том, как она произнесла слово «дети», насторожило Явора Заядло. Он соображал не слишком быстро, но до финиша рано или поздно добирался.
— Ах-ха, Явор, — сказала Джинни, прочитав мысли по его лицу. — Вскорости у меня родятся семеро сынов.
— О… — ахнул Явор. Он не стал спрашивать, откуда ей известно, сколько их будет. Кельды такие вещи просто знают. — Хорошенно-то кыкс…
— И дочь, Явор.
Он заморгал:
— Дочь? Так быро?
— Ах-ха. Теперь тебе есть к чему возвращаться жив-здоровым. И всего ради, Явор, помятуй: голова нужна, не токо штоб бодать нале-напра…
