«Нет, не делай этого, будет только хуже…»
В глазах офицера, казалось, сверкнули прожектора. А солдат шагнул вперед и ударил дальнобойщика прикладом в лицо.
Звук раздался такой, будто яйцо уронили на асфальт. Человек рухнул на землю.
Итан увидел на «хаммере» за двумя военными какое-то движение.
Крупнокалиберный пулемет развернулся и взял бунтовщиков на прицел. До машины было метров шесть, но и с такого расстояния диаметр ствола выглядел настолько большим, что казалось – в него можно залезть.
Итан уставился на человека за пулеметом. Он был привлекателен, как бывают привлекательны блондины. Щеки его разрумянились под шлемом, руки в перчатках на оружии, палец на спусковом крючке. Ему, казалось, было не больше восемнадцати, на лице испуганное выражение.
Что происходило? Как и когда ситуация приняла этот странный поворот? Как они оказались в мире, где в продовольственных магазинах нет продуктов, где терроризм – это совсем не то, что происходит с кем-то другим? В мире, где твоя жизнь подвешена на такой тонкой ниточке, как страх в сердце восемнадцатилетнего мальчишки.
Гражданские, казалось, замерли. Дальнобойщик на земле произвел какой-то хлюпающий звук.
Итан медленно поднял руки и начал отступать, не сводя глаз с солдата за пулеметом. Один шаг, второй. Он отделился от группы, развернулся и пошел к «хонде», где его ждали жена и дочь.
– Ну что там? – спросила Эйми, и по ее взгляду он понял, что́ она почувствовала, увидев выражение его лица. – Что? Что случилось?
– Ничего, – сказал он и завел машину. – Мы возвращаемся.
Вот несколько соображений о свободе. Свобода – это не диван.
Это не телевизор, не машина и не дом.
Свободой нельзя владеть. Свободу нельзя отложить на потом. Свободу нельзя рефинансировать.
Свобода – это то, за что нужно сражаться каждый день. Природа свободы жидкостная, она, как вода в дырявом ведре, склонна утекать.
Если не принимать никаких мер, то отверстия, через которые она вытекает, увеличиваются. Когда политики ограничивают наши права, чтобы «защитить нас», мы теряем свободу. Когда военные отказываются раскрывать факты, мы теряем свободу. Хуже всего, когда страх становится частью наших жизней, мы добровольно поступаемся своей свободой за обещание безопасности, словно свобода не является первоосновой безопасности.
Есть знаменитое стихотворение о беспечности германского народа при нацистах, сегодня оно могло бы прозвучать так:
Сначала они пришли за революционерами,
но я промолчал, потому что я не революционер.
Потом они пришли за интеллектуалами,
но я промолчал, потому что я не интеллектуал.
Потом они пришли за первым уровнем,
но я промолчал, потому что я не первый уровень.
Потом они пришли вообще за сверходаренными,
но я промолчал, потому что я не сверходаренный.
Потом они пришли за мной,
но уже не осталось никого, кто мог бы заступиться за меня.
Из вступления к книге «Меня зовут Джон Смит»
Глава 12
Снаружи это место не производило особого впечатления. Но Шеннон из собственного опыта знала, что по-настоящему ужасные места никогда такими не кажутся.
Первое, что она увидела, была низкая гранитная стена с табличкой «Департамент анализа и реагирования». За нею плотная полоса деревьев скрывала от постороннего взгляда территорию Департамента. Шеннон включила мигалку, дождалась просвета в потоке машин и направила седан к будке охраны. Стоял яркий осенний день, и два человека в черных бронежилетах в сочетании с голубым безоблачным небом казались инопланетянами. Двигались они согласованно – один подошел к машине со стороны водителя, а другой двинулся вокруг нее. У обоих на груди висели автоматы.
Шеннон опустила стекло, принялась копаться в сумочке. Удостоверение, потертое и выцветшее, представляло ее старшим аналитиком, изображение на фотографии выглядело на несколько лет моложе оригинала.
– Добрый день, – произнесла она вежливым и одновременно скучающим голосом.
– Добрый день, мэм.
Охранник взял документ, посмотрел на фотографию, на лицо Шеннон, провел удостоверением по прибору у себя на поясе, тот ответил электронным «бипом».
– Хорошая сегодня погода, – сказал охранник, возвращая ей удостоверение.
– Один из последних погожих дней, – согласилась Шеннон. – На следующей неделе обещают похолодание.
Она не обернулась, не посмотрела в зеркало заднего вида на вооруженного человека, обходившего ее машину. Охранник взглянул поверх автомобиля на напарника и кивнул ей:
– Доброго вам дня.
– И вам того же.
Шеннон сунула удостоверение в сумочку. Металлические ворота разошлись, и она въехала на территорию.
«Ну вот, входим прямо в клетку со львом».
Нет, на самом деле это было не совсем так. Скорее уж она не просто входила в клетку со львом, а направлялась прямо к зверю и засовывала голову ему в пасть.
При этой мысли она почувствовала впрыск адреналина, улыбнулась и ровно поехала дальше.
Территория ДАР имела довольно ухоженный вид – правда, на некий милитаристский манер. Дорожка бесконечно и, казалось, бессмысленно петляла, однако смысл в этом был: террорист в машине не мог набрать скорость. Приблизительно через каждые пятьдесят метров Шеннон чувствовала, как покрышки ее машины проезжают над канавкой, в которую убирается заградительный еж. Вокруг были зеленые газоны и аккуратно подстриженные деревья, но среди них здесь и там располагались высокие башни. Снайперы наверняка наблюдали за ее передвижением.
В разлапистом же здании не было ничего угрожающего. Оно было скорее похоже на офис какой-нибудь фирмы из топ-списка журнала «Форчун», чем на штаб-квартиру крупнейшего разведывательного агентства страны. В западной части бригада строителей возводила пятиэтажную пристройку, на балках работали сварщики, осыпающие все вокруг пучками искр. Бизнес в ДАР явно шел неплохо.
Шеннон нашла пустое парковочное место приблизительно на полпути, поставила машину, опустила козырек, посмотрелась в зеркало. Она никак не могла привыкнуть к себе блондинке. Странно, что столько женщин красили волосы в этот цвет. Сама-то она знала, что брюнетки мужчинам вовсе не отвратительны.
Но парик был хорош, высветленные пряди лежали аккуратно, переходя в подобия корней. Макияж был гуще, чем ей хотелось бы, но так оно и задумывалось. Она надела дизайнерские очки в пластмассовой оправе – анахронизм в эпоху, когда глазная хирургия творила чудеса, но именно это и делало их модными.
