Он услышал звуки. Понял, что они раздавались уже какое-то время, хотя и не доходили до него прежде. Просто он парил в их потоках. Гудение, бип-бип.
Он открыл глаза. Свет. Чистейшая до боли белизна, никаких форм, все расплывчато. Свет как райские врата, как тот, что в конце туннеля.
«Это небеса?»
Мелькнул проблеск воспоминания: лицо Тодда у самого его лица, глаза пустые, смотрят в никуда.
«Ад».
Купер, охнув, сел. Мир наклонялся и раскачивался. Чтобы не упасть, Купер протянул руку – и обо что-то ударился. Правая рука не слушалась. Боль пронзила его, ткнулась в оболочку сильнодействующих наркотиков и проникла внутрь. Боль жестко раздвинула рамки мира и исключила из него все, кроме мучительных пульсаций.
«Дыши, просто дыши, прогони дыханием эту боль».
Зрение медленно прояснилось. Помещение, яркий свет, жесткие поверхности и уродливый стул.
Он лежал на высокой кровати с ограждением. Правая рука забинтована. В венах иглы от капельниц, в груди провод.
Значит, все это было взаправду. Случилось. Тот мужчина появился из ниоткуда, демон в человеческом обличье. Он убил охранников и вонзил кинжал в грудь Купера – смертельная рана, никаких сомнений, так как же продолжилась жизнь? И худшее, хуже не придумаешь, он нанес удар…
«Голова Тодда неестественно откинулась в сторону, его яркие глаза остекленели».
Купер снова охнул. Откуда-то изнутри прорвалось рыдание и сотрясло его. Помня о бинтах, он поднял правую руку, левой принялся вытаскивать трубки капельницы, затем ухватил уходящий в грудь провод, и тот выскользнул, издав странный жалобный звук. На конце его сверкали и подергивались тонкие ручки-манипуляторы, не толще нити. Купер почувствовал позыв к рвоте и подавил его. Гудки перешли в визг. В пелене одеял и наркотиков Ник сумел развернуться. Ему удалось спустить одну ногу, потом вторую. Он встал, его покачивало.
Дверь открылась. В палату спешно вошла женщина в зеленом халате.
– Что вы де?..
Купер, пошатываясь, двинулся вперед, ухватил женщину за локоть левой рукой.
– Мой сын.
– Вы должны лечь в кровать…
– Мой сын! Где мой сын?
Дверь была открыта, и Купер, едва не упав, протиснулся мимо медсестры. Да, это была больница, но он таких никогда не видел: коридор слишком хорош и слишком короток, в нем всего несколько дверей, никаких сестринских постов, приставной столик с цветами, стул.
Медсестра за спиной Купера попыталась схватить его за плечи, но он стряхнул ее руки и распахнул соседнюю дверь.
Еще одна палата вроде той, из которой он только что вышел. Жесткие поверхности, яркий свет, издающая гудки аппаратура. У кровати стоит женщина, поворачивается на звук – Натали с покрасневшими и мокрыми щеками, а на кровати…
На кровати его сын.
– Ник? – вырвалось у Натали, и в ее голосе были тысячи скрытых смыслов.
Начало прозвучало удивленно, и он мог себе представить, откуда взялось это удивление: распахивается дверь и вваливается сумасшедший в больничной одежде, потом радость при виде его, осознание, что он вообще жив. Но радость заглушается страхом – страхом за их сына, страхом, что боги наблюдают за ними и любая радость искушает их.
А потом вопросы – те самые, которые задает любой родитель у кровати ребенка в больнице: «Как мы здесь оказались?.. Это же невозможно, ведь невозможно?.. Возьмите меня вместо него!»
Он шагнул вперед, обнял ее хрупкие плечи, прижал к себе. Они держались друг за друга, словно сопротивляясь гравитации. Ее тело вздрагивало, мокрое лицо пряталось на его груди.
– Он… будет… – с болью прошептал Ник.
– Я не знаю, не знаю, они не знают.
Слова ранили сильнее кинжала.
Он опирался на нее, а она – на него. Стоявшая позади них медсестра начала говорить что-то, но не решилась продолжить.
Это мгновение длилось долго, наконец Купер отпустил Натали и попросил:
– Расскажи мне.
Она вытерла глаза, размазывая слезы, и произнесла дрожащим голосом:
– Он в коме. У него было внутреннее кровотечение.
– Что говорят врачи – когда он придет в себя?
– Они не уверены, придет ли он в себя или… или… – с трудом выдавила из себя Натали.
Ник закрыл глаза, плотно сжал веки.
Раздался голос медсестры:
– Мистер Купер, прошу вас.
Он не прореагировал на нее, шагнул к Тодду. Сын казался таким маленьким на большой больничной кровати. Под простыней виднелись его худые конечности. Змеящиеся трубки вонзались ему в руки. Голова была забинтована, волосы с одной стороны выбриты. Тодду бы не понравилась такая прическа, его бы волновало, что скажут ребята.
Купер потянулся к сыну и взял его руку в свои. Физическая боль, которой отдалось движение в его правой ладони, не шла ни в какое сравнение с тем кошмаром, что творился в его душе. И тут новая мысль пронзила его сердце.
– Постой, а где Кейт? Она не…
– С ней ничего не случилось. Она наконец-то уснула.
«Наконец? Конечно».
Провод в его груди, огромная повязка на руке, ощущение отупения от наркотиков. Он посмотрел на часы на прикроватной тумбочке, они показывали пять утра. После нападения прошло двадцать часов.
– Его поймали? – спросил Купер.
Натали покачала головой.
– Мистер Купер, – вмешалась медсестра, – то, что вы живы, уже удивительно само по себе. У вас проколот левый желудочек. Операция, которая вас спасла, была на грани невозможного. Вы должны вернуться в кровать.
– Нет.
– Сэр…
– Я не оставлю сына.
Последовала долгая пауза. Медсестра отодвинула со скрежетом стул от стены и сказала тоном, не терпящим возражений:
– По крайней мере, сядьте. Пожалуйста.
Он сел, не отрывая взгляда от Тодда. Натали встала рядом – одна рука на его плече, другая – на плече Тодда.
Аппараты мигали и гудели.
* * *
Купер почувствовал их еще до того, как услышал. Ощутил щекотку где-то на периферии мозга. Его дар неустанно выискивал закономерности, даже когда он всего лишь наблюдал за тем, как поднимается и медленно опускается грудь его сына, а мысли, хрупкие и сухие, как осенние листья, гнались друг за дружкой бесполезными кругами. Молитвы, сделки, угрозы, но за всем этим – и он ненавидел себя за это – его мозг отыскивал закономерности.
Вскоре он услышал почти неуловимые звуки четких движений элитной охранной службы. Шарканье резиновых подошв по полу. Поставленные голоса: туманно знакомый – Патриции Ариэль, директора Эрика Эпштейна по связям с общественностью. Приглушенное бормотание невидимого персонала, исполненное льстивых интонаций. И наконец, две пары обуви: постукивание «оксфордов»
[45]
и шлепанье «конверсов»
[46]
. Он слушал, как они идут по коридору, входят в палату. Остановились.
