Айя с пронзительным скрипом открывает люк. Лицо ласкает ветер долины. Чувствую запах дождя. Сейчас я усну, а потом проснусь рядом с Эо в нашей теплой постели и буду долго гладить любимую по волосам. Проснусь навстречу любви, с осознанием того, что сделал все от меня зависящее.
Но мне будет очень не хватать тебя, Мустанг! Куда сильнее, чем я думал…
Перед глазами туман и размытые тени. На мгновение в нос бьет запах ржавчины, и я решаю, что оказался в шахтах. Неужели я сплю? Слышу топот металлических подошв. Из тумана навстречу мне выходит мужчина. Лица не видно, но сердце на мгновение замирает. Отец?! Нет, это не отец, разочарованно морщусь я.
– Дядя Нэрол? Это ты?
* * *
– Нет, парень, это Фичнер.
Его голос безжалостно вырывает меня из объятий сна, подобно рыболовному крючку, разрывающему шелк.
– А-а-а. Рад, что это ты, – тихо произношу я, из последних сил приподнимая тяжелую голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
Фичнер хрипло смеется, будто старается скрыть слезы. Там, внизу, завывает ветер. Это не Долина, а просто Марс. Не туман, а обычные облака. Люк открыт, и сейчас они сбросят меня вниз. Говорил же я Аркосу – не дожить мне до седых волос, так на роду написано.
Сердце сжимается. Сплевываю кровь. Меня тошнит, я вот-вот потеряю сознание.
– Скажи Виргинии… скажи Эо… что я люблю их, – шепчу я и отчаянно зеваю.
– Хренов ты идиот! – тихо говорит он, качая головой. – У меня все было под контролем!
– И вовсе я… что?! – моргаю, тщетно стараясь разглядеть его лицо через застилающую мне глаза пелену.
– Это я, – отвечает он. – Это был я с самого начала, парень!
Туман рассеивается. Поднимаю глаза и смотрю на Ареса. Тот сбрасывает шлем Рыцаря Гнева и стреляет импульсной перчаткой по преторам. Те бросаются врассыпную, но он кидает им вслед ультразвуковую гранату.
– Фичнер! – в гневе ревет правительница. – ИЗМЕННИК!
Взрыв. Что-то ударяет меня в грудь, и я падаю вниз, переворачиваясь в воздухе. Я лечу? Холодно. Обжигающий ледяной ветер свистит у меня в ушах. Сейчас меня вырвет. Снова переворачиваюсь и наконец чувствую крепкую руку, схватившую меня под мышки. Поднимаюсь вверх, и последнее, что я слышу, перед тем как темнота поглощает меня, – волчий вой. Фичнер – Арес, руководитель подпольного террористического движения, воет, словно волк, унося меня в безопасное место.
43
Море
Просыпаюсь оттого, что пахнет морем, соленой водой, водорослями, свежим осенним ветром. Слышны крики чаек. Одна из них садится на белокаменный подоконник у открытого окна. Склонив голову, смотрит на меня, а потом улетает в рассвет. Вдали, у самого горизонта плывут облака, – наверное, будет дождь, хотя сейчас утренняя роса сверкает в лучах яркого солнца.
Рядом со мной лежит она. Стройное тело калачиком свернулось рядом со мной на простынях. Она одета, а я – без рубашки. Кожа испещрена следами от недавней трансплантации – розовые блестящие участки больно трогать. Мустанг шевелится во сне, и ее движение возвращает меня в действительность. Чувствую боль во всем теле и вместе с тем ликование оттого, что любимая рядом. Отяжелевшие веки снова опускаются, глубоко вздыхаю и позволяю себе насладиться простыми человеческими радостями. Тем, как она дышит мне в шею. Тем, как ее сердце бьется рядом с моим. Золотистые волосы щекочут мне нос, когда свежий ветер раздувает ее локоны. Воздух пропитан утренней свежестью, вокруг все просыпается навстречу новому дню.
Делаю глубокий вдох и начинаю снова погружаться в сон.
И тут мой покой нарушают воспоминания о звоне металла.
Из темноты доносятся чьи-то крики – это умирают мои друзья.
Резко открываю глаза, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Говорю себе, что я в безопасности. Здесь тепло, здесь нет металла, лишь хлопковые простыни. Мягкая постель и теплое женское тело рядом. Но воспоминания оживают и кажутся реальными. Как мне вообще удалось выжить?
Помню, как падал с неба вместе с Фичнером.
Он и есть Арес! Это был он с самого начала, но как же в это нелегко поверить! Я очнулся, когда желтые стали колдовать над моим телом и перезапустили остановившееся сердце. Потом пришел в себя под скальпелем ваятеля. Агония, тошнота… Зрение то фокусируется, то снова подводит меня. Приходят и уходят посетители. Нет, сегодня пробуждение явно более удачное…
Мне страшно закрывать глаза. Боюсь того, что увижу, когда снова очнусь. В детстве, в моем алом детстве, я спал в небольшой кроватке вместе с Кираном. Каждое утро я просыпался первым и тихо лежал, прислушиваясь к тихим голосам родителей за хлипкой дверью их спальни. Потом в комнату входил отец и громко прокашливался – так он делал каждое утро, чтобы окончательно проснуться. Мама готовила ему кофе, перемалывая кубики, которые ей удавалось выменять у серых за яйца гадюк или за украденные из ткацкой рулоны шелка.
Я хотел бы каждое утро в одно и то же время слышать эти звуки и ощущать запах свежемолотого кофе, стряхивая последний сон. Могу лишь мечтать, чтобы мое тело вспомнило, как нужно просыпаться. Но меня будил не запах кофе или маминого чая. Не гудение водопроводных труб, не ревматический скрип веревочных лестниц под ногами мужчин, которые возвращаются домой после ночной смены в шахтах и ткацких. Не усталый шепот рабочих дневной смены, выходящих из дома на работу.
На самом деле я всегда просыпался от ужаса, что сейчас хлопнет дверь.
Утро всегда заканчивалось одинаково. Сначала звенят глиняные плошки в металлической раковине. Потом папа со скрипом отодвигает пластиковый стул и встает из-за стола. Они с мамой долго стоят в дверях и о чем-то шепчутся. Потом тишина – я всегда представлял себе, что в этот момент они целуются. Наконец приходило время прощаться. Открывалась входная дверь, скрипя ржавыми петлями, а потом, несмотря на все мои молитвы, захлопывалась.
Наклоняюсь к Виргинии и целую ее в лоб крепче, чем собирался. Она постепенно пробуждается, потягиваясь, словно кошка, от души поспавшая жарким летним днем. Глаз не открывает, просто крепко прижимается ко мне.
– Очнулся! – шепчет Виргиния, но тут ее ресницы взлетают, она подскакивает на постели и отодвигается. – Ой, прости, я, наверное, уснула. – Она поглядывает на стул, на котором сидела с вечера. – Да еще и на постели!
– Все хорошо! Останься, пожалуйста! – прошу ее я, вспоминая, что мы с ней вроде как холодны друг к другу. – Сколько прошло времени?
– С нападения? Неделя, – отвечает она, убирая волосы с лица и заправляя непослушные пряди за уши. – Рада, что ты снова с нами!
– Скольких мы потеряли? – осторожно спрашиваю я.
– Потеряли? – Она неловко прячет дрожащие руки и называет количество погибших.
Мы долго молчим. Цифра прямо-таки придавливает меня к постели, я едва дышу. Вскоре беру себя в руки и говорю:
