– Когда вокруг одна соль, кажется, будто очередной порыв ветра несет с собой конец света, а каждая волна – самая огромная на свете. Эти парни не боятся оседлать волну, приходя в восторг от собственной дерзости, но иногда поднимается настоящий шторм. Он разносит в щепки их мачты, срывает волосы с головы. Выстоять удается недолго, и в конце концов море поглощает их. Но матери начинают оплакивать гибель сыновей заблаговременно, так же как и я оплакал твою смерть в первый день нашего знакомства, – вдруг произносит он, пристально смотрит на меня, поджав губы под густой бородой. – Я никогда не рассказывал тебе о том, что детство мое прошло вовсе не во дворце и не в городе, как у большинства знакомых тебе ауреев. Мой отец считал, что на свете есть два настоящих проявления зла: технология и культура. Он был жестким человеком. Убийца, как и все остальные. Но его характер проявлялся не в потакании порочным наклонностям, а в аскезе. Он отказывал в любых удовольствиях себе и своим сыновьям. Дожил до ста шестидесяти трех лет с помощью клеточного омоложения. Каким-то чудом ему удалось пережить восемь Железных дождей, но ценить жизнь он так и не научился, поскольку слишком часто забирал ее у других. Подобные люди не знают счастья.
Бывший Рыцарь Гнева, Лорн Аркос облокачивается на перила балкона. Его замок – это крепость из известняка, возведенная посреди моря, глубина которого в этом месте превышает девяносто километров. Силуэт постройки выглядит современно, совсем не по-средневековому – это своеобразный сплав прошлого и настоящего, стекло и сталь, резкие линии, четкие углы, каменистый остров. Отражает душу человека, которого я глубоко уважаю и ставлю выше всех остальных золотых его поколения.
Под стать хозяину, замок суров, когда приходит шторм. Но ветер стихает, и остров купается в солнечных лучах, проникающих сквозь стеклянные стены и отражающихся от стальных опор. Дети бегают по десятикилометровому внутреннему двору замка, по садам, вдоль стен, спускаются в гавань. Их волосы развеваются на ветру, и Лорн, сидя в своей библиотеке, слышит крики чаек, рев волн и смех внуков и их матерей, которых он охраняет превыше всего, выполняя долг своих погибших сыновей. Не хватает здесь лишь малыша Лисандра.
Если бы все золотые были такими, как он, алые все равно трудились бы под землей, но им стало бы известно, чем они занимаются и почему. Добрым человеком Лорна не назовешь, но в честности ему не откажешь.
Он крепко сложен, коренаст, ниже меня ростом. Лорн ставит на перила балкона опустевший бокал из-под виски и смотрит, как ветер опрокидывает его. Бокал падает и исчезает в морской пучине.
– Говорят, если прислушаться к ветру, то можно услышать стоны погибших сынов шторма, – шепчет он, – но лично я считаю, что это рыдания их матерей.
– При дворе штормы имеют тенденцию затягивать людей в сердце бури, – замечаю я.
Лорн иронически смеется от одной мысли, что я могу что-то знать о штормах при дворе, о дующих там ветрах.
Я прибыл к нему с тайным визитом на пятикилометровом эсминце «Пакс», без кораблей эскорта. Хозяину я сказал, что Лорн не станет помогать нам по доброй воле, но в глубине души надеялся, что он снизойдет к моей просьбе. Однако сейчас, вновь встретившись с Лорном Аркосом лицом к лицу и вспомнив о его характере, я начинаю волноваться. Он знает, что мои капитаны и лейтенанты слушают наш разговор через мини-интерком в моем ухе. Я счел нужным проявить уважение к своему учителю и сразу показал ему устройство, чтобы у него не было иллюзий насчет того, что сказанное сегодня останется между нами.
– Миновал уже целый век, а тело все еще не собирается предавать меня, – говорит он.
Со стороны кажется, что Лорну слегка за шестьдесят. Старят его только шрамы. Один из них – на шее, широкий, словно улыбка, – появился сорок лет назад после схватки с меченым во время Восстания Лунных королей, когда губернаторы лун Юпитера решили основать собственные королевства после того, как Октавия скинула своего отца с престола. Другой шрам, чуть не лишивший его носа, – след от удара Повелителя Праха, с которым Аркос в юности дрался на дуэли.
– Слышал выражение «Долг сына есть слава отца его»?
– Да. Я и сам так говорил.
– Говорил! – ворчит он. – А я так жил! Слишком многих я потерял ради собственной славы! Я намеренно посылал свои корабли в самое сердце бури, а потом за ними всякий раз следовали женщины и дети!
Лорн умолкает, прислушиваясь к говору волн. Они разбиваются о скалы, а потом устремляются назад, утаскивая все, что встречается на пути, за собой в пучину моря, которое местные называют морем Несогласия.
– Долго жить – это как-то неправильно. Вчера ночью родилась моя правнучка, пальцы до сих пор пахнут кровью, – говорит он, поднимая слегка подрагивающие, искривленные, словно корни деревьев, мозолистые, привыкшие держать меч и другое оружие пальцы. – Вот эти руки перенесли ее из тьмы в свет, из тепла в холод, а потом перерезали пуповину. Мир стал бы намного прекраснее, если бы эта плоть оказалась последней, в которую они вонзили лезвие, – роняет он, опуская руки на холодный камень парапета.
Интересно, что бы сказала этому человеку Виргиния. Думаю, при встрече их диалог напоминал бы тщетные попытки огня поджечь камень. Она, конечно, раскритиковала мой план на совете, но на самом деле так и было задумано. Тайные планы для одних, явные для других, туманные для третьих…
– Подумать только, как много всего приходится перечувствовать рукам, – бормочет себе под нос Лорн. – Мои ладони ощущали биение сердец трех полных сил сыновей, когда кровь быстро бежала по молодым венам. Их обжигал холод лезвия, когда все мечты моей юности пошли прахом. Согревала любовь девушки и женщины, но потом и их сердца остановились навеки и умолкли. И все во славу мою! Все из-за того, что я решил оседлать волну! Потому что я силен и меня не так легко убить, как остальных, – хмурится он. – Мне кажется, руки не предназначены для такого количества разных чувств.
– Мои руки уже перечувствовали больше, чем мне бы того хотелось, – тихо произношу я, погружаясь в воспоминания.
Нервная дрожь пробегает по рукам до самых кончиков пальцев, как в тот день, когда повесили Эо. Какие у нее были мягкие волосы… А теперь ощущаю теплую кровь Пакса на своих руках. Ледяные бледные щеки Лии в то холодное утро, когда Антония зарезала ее. Шершавый красный лепесток цветка гемантуса. Обнаженное гладкое бедро Виргинии, когда мы лежали в обнимку у костра.
– Ты еще молод. Вот когда твои виски побелеют, тогда тебе и правда будет что вспомнить.
– Не всем людям суждено постареть, – отзываюсь я, думая, что на долю проходчиков такое выпадает редко.
– Да, не всем, – соглашается Лорн, щелкая меня по знаку со львом, знаку принадлежности к дому Августусов, на моей темной форме. – Да и львы живут куда меньше, чем грифоны. Мы, знаешь ли, всегда можем улететь куда подальше. – Лорн потирает семейное кольцо, по-дурацки хлопает руками, словно крыльями, и я не могу сдержать улыбку. – А ведь когда-то ты был Пегасом, так?
– Пегас в прошлом… то есть и сейчас – родовой знак Андромедусов.
