Людовик на тот момент уже больше двух десятилетий искал способы привлечь новые инвестиции. В 1687 году, вскоре после появления Аугсбургской лиги — союза большинства европейских держав, намеревавшихся сдерживать экспансионистские планы Людовика, — его убедили продать фамильное серебро. Из королевской спальни вынесли серебряный столик весом в 350 килограммов, еще более тяжелое зеркало, стулья, горшки для апельсиновых деревьев и даже кадильницы. Ради войны было переплавлено порядка двадцати одной тонны серебра. Об этом унижении Людовик не обмолвился ни словом — по крайней мере, на публике.
Людовик девальвировал национальную валюту на треть, что облегчило ему выплату долгов: это «принесло некоторую выгоду королю, но разорение частным людям и беспорядок в торговле», отмечал Сен-Симон
[320]
. Многие приближенные считали действия короля жестокостью и экономическим безрассудством, но никак не могли им помешать. Министр финансов и военных дел Мишель Шамильяр написал Людовику письмо с просьбой об отставке. Министр заверял, что из-за сильнейшего давления на него все «пойдет не так и погибнет». Людовик отвечал
[321]
: «Прекрасно! Погибнем вместе»
[322]
. Сен-Симон лучше всего высказался о бедственном положении в экономике:
Люди никак не могли понять, что же случилось с деньгами их страны. Никто не мог платить другим, потому что сам ничего не получал; сельские жители после многочисленных изъятий и обесценения своей собственности стали банкротами; торговля больше ничего не приносила: доверие и уверенность уже иссякли. Так что у короля не оставалось никаких ресурсов, кроме террора и беспредельной власти, которой при всей своей неограниченности не хватало опоры. Денежное обращение прекратилось, и не было способов его восстановить. Все шаг за шагом приходило в полный упадок, страна была совершенно истощена
[323]
.
Людовик умер в Версале в 1715 году, не дожив четырех дней до своего семидесятисемилетия. Даже медленная кончина короля, в процессе которой придворные следили за распространением гангрены по его ноге, превратилась в публичное представление. Как и другие представители страты сверхбогатых людей, будь то самостоятельно поднявшиеся из низов или аристократы, он долгими часами возбужденно размышлял о своем наследии. Вопрос о наследнике престола стоял весьма остро: Людовика страшили перспективы исторического и религиозного реванша. Его слова, обращенные к правнуку, дофину и предполагаемому наследнику Людовику XV, отлиты в граните французской истории: «Я слишком любил войну». Военные эскапады Людовика привели его к краху — как и Красса в Римской республике. Он оставил страну в долговой кабале: государственный долг составлял порядка 2 миллиардов ливров, на сегодняшние деньги — около 160 миллиардов британских фунтов. Он ни разу не свел бюджет с профицитом, так и не сумев оплатить свою жизнь в Версале.
Но роскошь его правления считалась обязанностью, а не личным выбором. Возможно, это он произнес фразу «Государство — это я» (ее приписывают Людовику, хотя исторических свидетельств нет). Практически всю свою жизнь он провел на троне, не видя ничего другого. А Франция не знала все это время другого властителя. Людовика похоронили в усыпальнице королей — базилике аббатства Сен-Дени за чертой Парижа. Восемьдесят лет спустя, после казни его потомка Людовика XVI, революционеры извлекли прах Короля-Солнца и уничтожили его.
В истории человечества редко случалось, чтоб такое богатство попадало в руки одного-единственного человека. Людовик наслаждался жизнью и вниманием, когда большинство жителей его страны страдали от войн и нужды. Но церемонные восславления Людовика не были простым бахвальством. Земля действительно вращалась вокруг Короля-Солнца, греясь в его лучах. Он командовал, он был владельцем всего. Сам он объяснял это таким образом:
Глубоко ошибаются те, кто воображает, будто все это лишь церемония. Люди, которыми мы правим, неспособны заглянуть на дно вещей и обычно судят по тому внешнему, что видят, и чаще всего отмеряют свое уважение и послушание по старшинству и званию. И раз важно, чтобы публикой правил лишь кто-то один, также важно, чтобы тот, кто выполняет эту функцию, был настолько возвышен над другими, чтобы никого другого невозможно было с ним спутать или сравнить; и невозможно, не причинив вреда всему государственному телу, лишить его главу какого бы то ни было знака превосходства, отличающего его от конечностей
[324]
.
При всей своей напыщенности и гордыне, при всей своей финансовой расточительности Людовик, вероятно, был первым лидером современного французского государства, стремившимся рационализировать и централизовать политическую практику и вознесшим высокую культуру в ранг национальной миссии. Это был, как выражался Вольтер, «Великий век».
Перенесемся на три тысячелетия назад и увидим поразительные аналогии: лидер-полубог, создатель нового города, даже еще и (в случае Эхнатона) создатель новой религии.
При рождении он получил имя Аменхотеп IV. Он был фараоном из XVIII династии Древнего Египта. Его отец создал империю, простирающуюся от Сирии (на севере) до Нубии
[325]
(на юге), сперва военной силой, затем — с помощью дипломатии и торговли. Дары и дань стекались к нему из множества иностранных земель
[326]
. То было время стабильности и процветания. Но новый правитель — сын Аменхотепа III и отец Тутанхамона — решил оставить неизгладимый отпечаток в истории. На пятый год своего правления он покинул духовную столицу Египта, Фивы, и начал возводить совершенно новый город в двух с лишним сотнях километров к северу, в отдаленной и малонаселенной местности на восточном берегу Нила. Город был посвящен Атону, солнечному диску, и получил имя Ахет-Атон (ныне Амарна). За месяц до прибытия на новое место Аменхотеп сменил имя на Эхнатон, «живой дух Атона».
