Однажды во время патрульного плавания команде U-20 удалось раздобыть целый бочонок масла, но к тому времени у кока не осталось под рукой ничего пригодного для жарки. Швигер отправился на промысел. Заметив в перископ флотилию рыболовецких судов, он направил субмарину прямо туда. Рыбаки, охваченные ужасом, были уверены, что сейчас их потопят. Но Швигеру нужна была только рыба. Рыбаки с облегчением отдали команде столько, сколько уместилось в субмарину.
Швигер дал приказ погрузиться на дно, чтобы команда могла спокойно поесть. “Теперь у нас была свежая рыба, – говорил Центнер, – жаренная в масле, паренная в масле – ешь сколько душе угодно”149.
Впрочем, эта рыба и запахи от нее могли лишь ухудшить воздух внутри – самую неприятную особенность быта U-20. Прежде всего, там несло от тридцати мужчин, которые никогда не мылись, носили не пропускающую воздух кожу и пользовались одной маленькой уборной. От гальюна порой шла вонь, как в холерном бараке, а сливать нечистоты можно было, лишь когда субмарина находилась на поверхности или в мелких водах, иначе давлением воды все загнало бы обратно. Такие казусы обычно случались с новичками, как матросами, так и офицерами; называлось это “подводное крещение”. Запах дизельного топлива проникал во все уголки судна, так что каждая чашка какао и каждый кусок хлеба непременно отдавали нефтью. Кроме того, камбуз еще долго после приготовления еды источал ароматы, самый явственный из которых напоминал запах мужского тела – запах вчерашнего жареного лука.
Все это усугублялось присущей только субмаринам феноменальной процедурой, необходимость в которой возникала, когда судно находилось в погруженном состоянии. На субмарине всегда имелись баллоны с кислородом. Ограниченное количество кислорода, пропорциональное числу людей на борту, выпускали из баллона во внутреннее пространство судна. Для регенерации использованного воздуха его прогоняли через соединение калия, чтобы очистить от двуокиси углерода, после чего воздух снова поступал в помещение. Во вневахтенные часы членам команды рекомендовали спать, поскольку спящий человек потребляет меньше кислорода. Когда субмарина находилась на глубине, атмосфера внутри становилась похожей на ту, что бывает в тропических болотах. Воздух делался таким влажным и плотным, что дышать было тяжело – корпус нагревался от тепла человеческих тел, еще не остывших дизельных двигателей и электрических приборов. По мере погружения субмарины в более холодные воды разница температур внутри судна и снаружи приводила к конденсации влаги, от которой насквозь промокала одежда и разводилась плесень. На субмаринах это называлось “подводный пот”150. Присутствовавшие в воздухе пары нефти также конденсировались, отчего на поверхности кофе и супа образовывалась масляная пленочка. Чем дольше судно находилось на глубине, тем хуже становились условия. Температура внутри могла подняться до 100 градусов по Фаренгейту
[4]
. “Невозможно и представить себе, какая атмосфера создавалась при подобных обстоятельствах, – писал один командир, Пауль Кениг, – какое адское пекло закипало в стальной оболочке”151.
Люди жили ради того момента, когда субмарина поднималась на поверхность и открывался люк в боевой рубке. “Первый глоток свежего воздуха, открытый люк рубки, двигатели, вернувшиеся к жизни, после пятнадцати часов на дне – это стоит испытать, – говорил другой командир, Мартин Нимеллер. – Все оживает, ни одна душа не думает о сне. Все матросы стремятся набрать в грудь воздуха, выкурить сигарету, укрывшись под козырьком на мостике”152.
Хуже того, эти неудобства приходилось переносить на фоне неотступно преследующей судно опасности, когда все сознавали, что им грозит смерть, страшнее которой невозможно себе вообразить: медленное удушье в темноте, в стальном цилиндре на дне моря.
Такая участь едва не постигла U-20 во время одного из патрулей.
Дело было в начале войны, когда командование субмарин и британских оборонительных судов разрабатывало новые тактические методы борьбы с неприятелем153. Швигер, оглядывая море в перископ, вдруг заметил впереди два буя на большом расстоянии друг от друга. Обнаружить на данном участке эти предметы непонятного назначения было неожиданностью.
Швигер не усмотрел в этом ничего опасного. Он крикнул: “Вижу два буя. Держать глубину”. Субмарина пошла дальше на “перископной глубине”, уйдя под воду на 11 метров, так что над водой виднелась лишь верхушка перископа.
Раздался удар снаружи, затем послышался скрежет, словно что-то стальное проехало по корпусу. “Звук был такой, будто по субмарине били огромными цепями, будто цепи протаскивали по ней”, – вспоминал Рудольф Центнер, несший в то время вахту в кабине управления.
Люди, управлявшие горизонтальными рулями, подняли тревогу. Рули бездействовали. Центнер проверил приборы, замерявшие глубину и скорость. Субмарина теряла скорость и шла ко дну, качаясь, кренясь из стороны в сторону.
Центнер наблюдал за глубиномером и о каждом изменении сообщал Швигеру. Субмарина опускалась все глубже и глубже. Опустившись на 100 футов, U-20 ударилась о дно. На этой глубине давление опасности не представляло, но теперь судно, казалось, приросло ко дну океана.
Центнер взобрался по лестнице в боевую рубку и оттуда выглянул через маленькое окошко из толстого стекла – в погруженном состоянии наблюдать за окружающим морем можно было только так. Увиденное его поразило: решетка из цепи и троса. “Тут мы поняли, что это за буи”, – рассказывал он. Между ними была натянута гигантская стальная сеть, ловушка для субмарин; в нее-то и врезалась U-20. Судно лежало на дне, не просто запутавшееся в сети, но еще и придавленное ее весом.
И тут – новая беда: через стенки корпуса команда услышала грохот винтов наверху. Они по опыту знали, что шум такого рода производят миноносцы – “визгливое, сердитое гудение”. В то время еще не было глубинных бомб154, но присутствие миноносцев, ожидающих наверху, отнюдь не обнадеживало. Этих кораблей командиры субмарин страшились больше всего. Миноносец – Donnerwetter
[5]
– мог развивать скорость около 35 узлов, или 40 миль в час, и способен был нанести смертельный удар с расстояния в милю. Кроме того, он мог уничтожить субмарину, протаранив ее. Быстроходный миноносец с носом, напоминавшим разделочный нож, способен был разрезать субмарину надвое.
Внутри сделалось жарко и душно. Страх оседал на людях, словно ил во время отлива. “Тут уж на борту не было слышно ни смеха, ни пения, можете быть уверены, – вспоминал Центнер. – Каждый думал о родном доме в Германии, о том, что никогда больше его не увидит”.
Командовать в эти моменты было трудно. Швигер не имел права показывать, что ему страшно, хотя страшно ему несомненно было. В такой тесной компании можно было лишь проявлять уверенность и ободрять людей, иначе страх, уже охвативший команду, только усилился бы.
Швигер дал команду “задний ход”.
Двигатели послушались. Субмарина с трудом пыталась освободиться. По корпусу скрежетала сталь. Тем временем звук винтов наверху сделался отчетливее.
