В Вашингтоне наступивший день был всего лишь приятной весенней субботой, температура обещала подняться выше 70 по Фаренгейту
[9]
, мужчинам предстояло отправиться к шляпникам за первыми в этом сезоне соломенными “колпаками”274. Ожидалось, что в этом году будут носить шляпы с тульями пониже, с полями пошире; джентльменам, разумеется, полагалось носить летние перчатки из шелка, чтобы, как гласило одно объявление, держать руки “в прохладе и чистоте”275. День выдался из тех, в какие Вильсон мог предаваться своей мечте, своей надежде – на любовь и конец одиночества.
“Лузитания”
В пути
Пo расписанию корабль должен был отплыть в 10.00, но тут произошла задержка. В военное время Адмиралтейство Британии обладало правом реквизировать для военных целей любое судно под британским флагом. В самую последнюю минуту Адмиралтейство дало такую команду “Камеронии”, пассажирскому кораблю, стоявшему на якоре в Нью-Йорке, который ходил в Ливерпуль и Глазго. Капитан “Камеронии” получил приказ перед самым отплытием. Теперь сорок пассажиров с их пожитками, а также пятерых женщин из команды следовало перевести на “Лузитанию”. Как именно отнеслись к этому пассажиры, учитывая утренние новости о германском объявлении, неизвестно; правда, есть по меньшей мере один рассказ о том, что пассажиры были довольны, ведь “Лузитания” являла собою верх роскоши в морских вояжах и должна была, как они ожидали, доставить их в Ливерпуль гораздо быстрее, чем не столь большая и не столь быстроходная “Камерония”.
На борту “Лузитании” один пассажир, Ричард Престон Причард, воспользовался этой задержкой: распаковал один из двух своих фотоаппаратов и вынес его на палубу, чтобы сделать снимки города и гавани. Это был “Кодак № 1”, который можно было сложить так, чтобы он поместился в карман пальто.
Причарду было двадцать девять лет, ростом он был пять футов десять дюймов. Мать с братом называли его Престоном, возможно, чтобы избежать неудачной рифмы, содержащейся в имени “Ричард Причард”. Вот как он выглядел по их описанию: “Темные волосы, высокий лоб, голубые глаза, характерные черты лица. Очень глубокая ямочка на подбородке”276. Подчеркнуто ими; в самом деле, ложбинка у Причарда на подбородке была заметной чертой. Другого мужчину она могла бы испортить, у него же это была единственная особая примета на бесспорно привлекательном лице, украшенном полными губами, темными бровями, бледной кожей и густыми темными волосами, волной зачесанными со лба; картину довершали эти голубые глаза, столь поразительные на фоне темных волос и бровей. Как сказал один пассажир, “лицо на редкость интересное, с ярко выраженными чертами, стоило их увидеть – забыть было почти невозможно”277.
Причард был студентом-медиком Университета Макгилла в Монреале, куда поступил, испробовав себя в разнообразных делах, в том числе успев поработать дровосеком и фермером. В Канаду он переехал после смерти отца, чтобы зарабатывать деньги и отправлять их матери в Англию. Ехал он вторым классом, в каюте D-90, во внутреннем помещении, напротив корабельной цирюльни. Кроме него в каюте размещались еще трое мужчин, друг с другом не знакомых. У него была верхняя койка, с собой он вез три саквояжа. Он нередко закалывал галстук булавкой с золотым кольцом, инкрустированным крохотными красно-белыми “головами из лавы” – лицами, вырезанными из вулканического камня, какой часто используется для камей и брошей. В поездку он захватил два костюма: один темно-синий, другой – зеленый, менее парадный.
На палубе ему повстречался другой молодой человек, Томас Самнер, житель английского городка Атертона, у которого тоже был фотоаппарат. (В родстве с управляющим нью-йоркской конторы “Кунарда” Чарльзом Самнером он не состоял.) Оба они надеялись сделать снимки гавани. День стоял прохладный и серый – “довольно невзрачный”278, как выразился Самнер, – и оттого молодые люди задумались, какую ставить выдержку. Они разговорились о фотографии.
Самнеру сразу же понравился Причард. Он показался ему “таким же парнем, как и я сам”. Оба ехали в одиночку, и во время вояжа им предстояло часто встречаться нос к носу. Самнеру нравилась способность Причарда наслаждаться жизнью сполна, при этом не мешая другим. Он, как писал Самнер, “производил очень приятное впечатление и радовался окружающему в манере весьма спокойной. Вы понимаете, что я хочу сказать: [он] не разгуливал повсюду, буяня, как поступают многие парни, когда веселятся”. Сосед по второму классу Генри Нидэм сказал о Причарде: “Его очень любили на корабле, он устраивал вечеринки с вистом, притом, кажется, почти без чьей-либо помощи”279. Во время этих сборищ пассажиры разбивались на пары и играли в вист, партию за партией, пока какая-нибудь команда не выиграет.
Причард направлялся в Англию проведать своих и, по словам одного из его соседей по каюте, Артура Гэдсдена, очень ждал этого – “считал часы”280 до прибытия, как вспоминал Гэдсден.
Пересадка пассажиров с “Камеронии” заняла два часа. Позже эта задержка окажется куда более важной, чем могло бы показаться ввиду ее краткости, однако пока она лишь служила поводом для раздражения. Капитан Тернер гордился своим умением соблюдать время прибытия и отхода “Лузитании”, а это означало, что отплывать надо строго по расписанию.
Германское объявление Тернера не беспокоило. Незадолго до отплытия он стоял на прогулочной палубе корабля и беседовал с Альфредом Вандербильтом и Чарльзом Фромэном, как вдруг к ним подошел один из корабельных газетчиков – явно не Джек Лоуренс – и спросил Вандербильта, надеется ли он, что ему и на сей раз повезет, как тогда, когда он решил не плыть на “Титанике”. Вандербильт улыбнулся и ничего не сказал.
Тернер положил руку Вандербильту на плечо и сказал репортеру: “Вы что же думаете, все эти люди стали бы покупать билеты на «Лузитанию», будь у них опасения касательно германской субмарины? Помилуйте, эти разговоры о том, что «Лузитанию» торпедируют – давно уже я не слыхал шутки забавнее”281.
Оба они, Вандербильт и Тернер, рассмеялись.
Случилась еще одна задержка, но на этот раз виноват был, по крайней мере отчасти, капитан Тернер. Его племянница, актриса Мерседес Десмор, поднялась на борт, чтобы быстро осмотреть корабль, и едва не осталась отрезанной от берега, когда команда, посадив всех дополнительных пассажиров с “Камеронии”, убрала трап. Тернер сердито приказал вернуть его на место, чтобы племянница могла сойти. Это еще задержало отплытие “Лузитании”.
Один из пассажиров, театральный художник Оливер Бернард, заметил задержку. “Капитан Тернер, – писал он позже, – манкировал своими обязанностями на причале в Нью-Йорке: когда судну надлежало плыть, он пригласил на борт родственницу”282. К тому времени, когда Бернард выдвинул это обвинение, он уже понял то, что, кажется, мало кому удалось осознать, а именно, что судьба данного плавания – если учесть различные силы, сошедшиеся воедино, – целиком зависела от времени. Кратчайшей задержке оказалось по силам изменить историю.
Операторы, снимавшие перед морским вокзалом “Кунарда”, перенесли киноаппарат и установили его повыше, видимо, на крыше какого-то здания; теперь он находится на высоте мостика корабля, а объектив направлен вниз, чтобы снимать происходящее на палубах, под мостиком. В этих кадрах пассажиры столпились на правом борту, многие машут носовыми платками размером с детскую пеленку. Один мужчина размахивает американским флагом, а женщина рядом с ним держит своего младенца на поручне.
