Хотя этот патруль свидетельствовал о недоверии Швигера к торпедам, выбора у него не было. Использовать палубное орудие против столь большого судна было бесполезно, да и опасно, ведь после первой же пары снарядов громадный корабль наверняка повернул бы и ушел от субмарины, а то и попытался бы ее протаранить. Швигер выбрал торпеду G6.
Напряжение на субмарине росло. Поверни корабль хоть раз в сторону, и конец погоне. До Куинстауна было недалеко. При этом существовала опасность, что вахтенные корабля заметят перископ Швигера и капитан вызовет эскадру миноносцев.
Как ни странно, корабль никто не сопровождал – совершенно никто. Еще более странно, думал Швигер, как вообще он оказался в этих водах, особенно после двух удачных атак накануне. То, что корабль “не отправили Северным проливом, объяснимо”, – записал он в журнале34.
Швигер приказал установить торпеду так, чтобы она шла на глубине 3 метра, около 10 футов. У него еще не было времени дать Ланцу взглянуть на цель. Большой корабль все приближался, его огромный корпус чернел на фоне посверкивающего моря.
Огневой расчет Швигера подготовил торпеду к выстрелу.
Теперь “Лузитании” оставалось до Ливерпуля около шестнадцати часов или, если считать по-другому, три трапезы: обед, ужин, а в субботу – последний завтрак в ливерпульской гавани. Подошло время обеда. Пассажиры первого класса ели в одну очередь, в салоне по центру корабля, увенчанном огромным куполом; второй класс обслуживали в две очереди, в 12.30 и 13.30. За обедом велись разговоры о состязании талантов накануне вечером, о последних военных новостях, напечатанных в ежедневной корабельной газете, бюллетене “Кунарда”, а также, разумеется, о том, что корабль идет в самом центре “военной зоны”.
Чарльз Лориэт отправился обедать, как всегда, с Лотропом Уитингтоном; они сели за свой всегдашний столик в салоне первого класса35. Лориэт заметил, что иллюминаторы по обе стороны салона открыты. Он был в этом уверен, говорил Лориэт впоследствии, поскольку в тот на удивление теплый день испытывал тревогу, преследовавшую обоих друзей в течение всего вояжа. Теплая погода позволила стюардам открыть все иллюминаторы в салоне и еще включить большой электрический вентилятор, расположенный прямо напротив столика Лориэта, – получился сквозняк, достаточно сильный, чтобы вызвать раздражение. Так уже случалось, и Лориэт вынужден был попросить стюарда и на сей раз выключить вентилятор.
В остальном трапеза проходила неплохо. Друзья с нетерпением ждали прибытия в Ливерпуль. “Мы хорошо провели время вместе, – писал Лориэт, – и условились встретиться в Лондоне, поскольку его комнаты были недалеко от нашей лондонской конторы”.
Теперь было ясно, что непредвиденно медленный ход “Лузитании” будет стоить Лориэту целого дня работы в Лондоне, но он знал, что уже скоро ему предстоит передавать “Рождественскую песнь” Диккенса и встречаться с дочерью Теккерея, леди Ритчи, чтобы обсудить, какие заметки она напишет к каждому из 118 рисунков, по-прежнему лежащих в обувном ящике в его каюте. Потом он повидается со своими багетными мастерами и переплетчиками; они превратят эти рисунки в товар, который будет стоить куда больше тех жалких 4500 долларов, что он за них заплатил.
В другой части салона Теодата Поуп со своим спутником Эдвардом Френдом заканчивали обедать. “Молодому англичанину за нашим столиком подали мороженое, и он ждал, пока ему принесут ложку, – вспоминала Теодата. – Он смотрел на мороженое с сожалением и говорил, как ужасно было бы подорваться на торпеде, не съевши его. Мы все засмеялись, а потом отметили, до чего медленно идет корабль. Нам казалось, будто двигатели остановились”36.
Однако корабль по-прежнему шел споро, делая 18 узлов. Подобное ощущение замедленного движения, вероятно, объяснялось тем, что море, очень спокойное в тот день, не создавало дополнительной вибрации корпуса.
Дуайт Харрис, надежно устроив свое обручальное кольцо под рубашкой, подсел к своим всегдашним соседям по столику, однако радостного ожидания, которым была окрашена беседа окружающих, не разделял. По какой-то необъяснимой причине ему было не по себе. Он писал: “За столом я почувствовал, как на меня нашло сильнейшее беспокойство, а потому встал и ушел, не закончив есть!”37
Он отправился к себе, в каюту А-9, взять пальто и шляпу, а также книгу о Медичи, и снова вышел на палубу почитать.
Студент-медик Престон Причард и его сосед по каюте Артур Гэдсден прекрасно понимали, что корабль вошел в опасную зону. За время вояжа они подружились и часто беседовали, поскольку у обоих в каюте были верхние койки. В пятницу Причард с Гэдсденом часть утра провели, “беседуя о субмаринах и размышляя, увидим ли мы их вообще, притом нисколько не опасались, что нам не удастся от них уйти”, – писал Гэдсден38.
Вскоре после полудня Причард прошел в курительный салон и присоединился к другим мужчинам, собравшимся там взглянуть на итоги тотализатора, а затем отправился в ресторан второго класса к обеду. Сидел он, как обычно, напротив Грейс Френч.
В тот день между Причардом и мисс Френч, казалось, вспыхивали особые искры. На нем был зеленый костюм – не лучший, синий, – но когда человек хорош собой, этого у него не отнять, а проведя шесть дней на солнце под открытым небом, Причард был в самом деле очень хорош собой. Он сказал Грейс, что видел на корабле молодую женщину, способную сойти за ее двойника, и даже подошел к той, чтобы завести беседу, но тут понял, что ошибся. Это была не просто игривая ремарка, призванная оживить разговор. Пара других соседей по столику тоже встречали ту женщину и вели себя так же. Причард “вызвался показать мне ее после обеда, – вспоминала Грейс. – Я согласилась и пошла вниз за шляпой и пальто”39.
Кто-то из стюардов заметил, что Причард ушел из ресторана около 13.20.
Поднимаясь по лестнице на встречу с Причардом, мисс Френч столкнулась с двумя новыми знакомыми, которые спросили ее, куда она направляется. “Я ответила, что мистер Причард собирается представить меня моему двойнику, и пошла дальше. Потом мы встретились и гуляли, смеясь над этой затеей. Я сказала ему: интересно, смогу ли я сама узнать эту барышню”40.
Разыскивая двойника, они шутили41. Время проходило весело, и скоро часы показывали 14.09. Солнце сияло, море блестело.
По расчетам Швигера, цель двигалась со скоростью 22 узла – 25 миль в час, – и до нее оставалось 700 метров, чуть меньше мили42. Если расчеты были верны, торпеда должна была попасть в корабль точно под прямым углом.
В 14.10 Швигер скомандовал “огонь”. Торпеда вылетела из субмарины – по словам Швигера, это был “точный носовой выстрел” – и быстро разогналась до 40 с чем-то миль в час. На такой скорости ей предстояло достичь корпуса судна через тридцать пять секунд.
Поверхность моря была до того ровной, что след от торпеды наверняка должны были заметить. С каждой секундой вероятность того, что корабль сумеет повернуть достаточно резко и быстро, чтобы уйти от торпеды, уменьшалась, но все-таки для Швигера и его команды эти тридцать пять секунд тянулись долго.
