Но чувство было именно то самое.
Вот Кузьма и вчерашнее стояние с поэтом Пашенькой на мосту хотел сегодня не вспомнить, а именно почувствовать целиком-полностью.
Чанов упрямо снова шел к мосту, и все действительно было как вчера, особенно погода, этот октябрьский мрак в любое время суток, раскисший снег, а впереди зима… Все как вчера… Но получалось – не целиком-полностью как вчера, не совпадало, не сливалось, стык был очевиден, сегодня было другое. Пожалуй, никакого живого чувства, кроме зябкости, не возникало. Но и зябкость была сегодняшняя, не вчерашняя. Чанов продолжал стараться. Он вышел на мост, по которому, со свистом рассеивая слякоть, неслись грязные иномарки с зажженными фарами. Пешеходов не было вовсе, он был единственным, идущим сквозь туман и морось по очень большой чугунной дуге моста. Вот только… одна неподвижная фигура. Уж слишком неподвижная.
Чанов остановился точно в том месте, где они стояли с Пашенькой вчера и он слушал историю про волчицу Дуню, мерз, хотел спать и смотрел на Кремль. Кремль сегодня был не тот. Крепость была, но далеко, и не такая уж… Нет, не такая… И небо другое. Ах, должно быть, место не то!..
Чанов прошел до следующего столба, размышляя о трехдневном сидении в Круке. «Что же там было? Почему они меня выбрали? Кто я им и они мне? Почему я решил, что с ними – следующая, другая жизнь?.. – он остановился. – Да ну! – это не они меня, я их выбрал! Ффф-ууу!.. Я им пел трое суток…»
Он остановился и поглядел вдаль. С Кремлем ничего не произошло.
Зато неподвижно стоящая фигура приблизилась. Она стояла сразу за следующим фонарем. Чанов, не повернув голову, как тайный агент, скосил глаза. Это была женщина. Строго в профиль, с гладкими, зачесанными назад волосами. Высокая и худая. Без шляпы, без калош – вспомнил Чанов пастернаковское уточнение, над которым только ленивый не издевался. Но дальше… как же там было дальше?.. Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом, по сердцу моему…
[11]
И уже совершенно неважно, что без калош. То-то и оно…
Чанов отвел взгляд, нельзя было смотреть на эту женщину. Нехорошо. Как подглядывать. Но вот ее-то он сегодня как раз и почувствовал. Не вчерашний день возник, а именно этот, сегодняшний. И женщина в нем. Именно ее, целиком-полностью, Чанов почувствовал. Она была неподвижна, и все же летела. Как вырезанная из ясеня фигура на носу фрегата. Что-то окончательно сильное было в ее вытянутой фигуре с прямыми плечами. «Это не мне! Она меня и не видит…» – в странной панике Чанов уставился на Кремль. Ах, что же тогда, сутки назад, стряслось с этой крепостью, что она открыла ему?.. И сейчас Кремль был виден, но ведь далеко, мелко. А тогда было как через подзорную трубу – прямо тут. В сердце… Помрачнев, Чанов снова опустил голову и снова пошел тихонько по мосту, повторяя с точностью до наоборот свой путь суточной давности. Вот он почти поравнялся с женщиной и не поднял голову, только и заметил небольшие, но почему-то мужские и грубые ботинки под длинными полами пальто… и духами пахнуло едва-едва, как талой водой. Он прошел мимо по узкому тротуару, став почти плоским, нелепо развернувшись, как фараон на древнеегипетской фреске. Женщина и не дрогнула. Она смотрела на Кремль и, возможно, видела то, что Пашенька с Чановым видели сутки назад. Могучий еловый бор и облака соборов над ним…
Все!.. Он прошел и двинулся дальше, ноги сами понесли его. Путь его был знаком и вел туда, где и должен был оказаться Чанов. Он почти бежал, но в конце моста оглянулся и увидел далеко позади все тот же силуэт. Женщина смотрела ему вслед. Он не захотел в это поверить и вообще думать об этом и стремительно зашагал вперед и вверх, к Яузским воротам, к бульварам, по которым идти – одно удовольствие.
Паук
Было за полдень, когда Чанов оказался в Круке. В час пополудни кроме круглосуточных клубных гостей в подвал приходили люди некруглосуточные – именно и только пообедать – из окружающих контор и магазинчиков. Здесь это не называлось бизнес-ланч, а просто дешево стоило – полтинник, и ты в порядке. Народ только начинал собираться, столиков пять-шесть было уже занято. В глубине зала, за бордовым, цвета запекшейся крови, столом, там, где позапрошлой ночью целовалась незнакомая парочка, разместился крупный и вполне уже знакомый молодой человек с кружкой в руке. Перед ним стояло три горшка с русским жарким, графин с клюквенным морсом и раскрытый ноутбук. «Блюхер!» – мгновенно узнал Чанов и, не раздумывая, пошел к нему.
Блюхер поднял глаза от компьютера и поставил кружку с морсом. Еще он слегка приподнялся, а когда Чанов подошел, протянул для рукопожатия руку. Как бы ждал… Как бы на совещание…
– Обедать будете? – спросил Блюхер.
– Нет.
Чанов собрался было сесть напротив, но сел рядом: ему хотелось видеть входную дверь. Однако, сев рядом с Блюхером, увидел и экран ноутбука. Увиденное оказалось знакомым чересчур. Десять столбцов карт на зеленом поле. Внутренний голос раздался: «Опасно! Опасно!..» Пасьянс «Паук», версия четырех мастей наивысшей категории сложности мирно плел свою паутину…
«Пауком» Чанов мучительно и действительно опасно, как свинкой в зрелом возрасте, переболел вскоре, как купил Яньке первый компьютер. Осваивали они ящик вместе с сестрой, поначалу – играя в допотопные игрушки, начинали, помнится, с «Тетриса», в котором, как крупный снег под Новый год, валил и валил поток квадратиков, слипавшихся в причудливые фигуры, и надо было успеть уложить этот поток в ровный, без дырок, покров… Прекрасная была игра… Успокаивала очень, именно почти как снегопад. Потом были еще всякие – Косынка, Пиндболл, Солитер… Но кончилось Пауком. Это действительно был конец. Чанов ухнулся в игру с головой. Он играл все время, с утра до ночи, и ночью тоже, не пуская Яньку за подаренный ей компьютер, прогуливая лекции и забывая поесть, заваливая последнюю перед дипломом сессию, наплевав на Арбат и матрешек, не вспоминая тетю Марусю, с которой как раз тогда состоял, можно сказать, в романе. Паук овладел Чановым полностью и продолжал сушить мозги четыре месяца. Пока Янька не разревелась, не выдрала с корнем провода из дисплея и не поволокла ящик выбрасывать в помойный бак во дворе. Чанов сестру догнал, ящик вернул под стол, прикрепил проводочки обратно к экрану и больше к компьютеру не притрагивался. Отпустило… Как раз к тому времени тетя Маруся завела себе шофера Вадика.
Когда паучий запой миновал, Чанов осторожненько о Пауке пару раз призадумался. Страшновато было даже мысленно прикасаться к этому бреду. Но понять механизм болезни – означает отчасти избавиться от нее. Так еще папа Андрей Кузьмич Чанов говаривал. Папа так и лечился – обдумывая болезнь. Иногда получалось. А когда нет, то власть в свои руки брали мама и неотложка. Кусенькой Чановым, его животом – здоровьем, питанием и самой жизнью – мама владела всегда и полностью. Папа изредка ходил в автономные плавания, чтобы, заболев, маяться по-своему…
Во времена Паука мама заметила, что сын побледнел, спит мало, так, бывало, проваливался в бессонницу муж накануне сдачи секретного проекта. Вот только в нынешних болезнях, в «игровых зависимостях», о которых даже газета «Известия» писала, ссылаясь на мировой опыт, мама терялась: что это?.. как такая чепуха может быть болезнью? Компьютерных игр, как и самого компьютера, она даже вовсе не заметила. «Само пройдет», – думала и про компьютеризацию в целом, и про ночные бдения сына за тихо зудящим телевизором с клавиатурой. И оказалась ведь права. Отпустило.
