Кульбер вызвал по телефону такси. Когда кофе был выпит, желтая машина с шашечками бесшумно подкралась к изгороди и вежливо бибикнула…
Европейское Рождество состоялось и закончилось.
Кульбер и Марго еще виднелись в сумерках на пороге домика, лиц их было уже не разглядеть.
– Куда мы сейчас? – спросил Дада.
– В CERN, – ответил пьяный импресарио…
Cern
В Шереметьево перед отлетом Блюхер счел нужным кое-что прояснить:
– Кузьма Андреевич, «Юрская рулетка» не более чем метафора. Но метафора, на мой взгляд, основательная… то есть я не соврал, а даже наоборот.
Он заглянул Чанову в глаза, убедился, что не сразил Кузьму Андреевича наповал, и продолжил:
– Официально место, в которое мы отправляемся, называется CERN – Conseil Européen pour la Recherche Nucléaire – Европейский совет по ядерным исследованиям. Крупнейшая в мире международная лаборатория. Задуман был CERN в Париже через три месяца после смерти Сталина, через год зарегистрирован. В него поначалу вошли 12 европейских государств. А Россия, как и США, не вошли и поныне, но получили статус наблюдателя… При чем здесь рулетка?.. – Блюхер снова заглянул в Чанова и продолжил: – Игра за круглым столом и на равных – не главный ли принцип рулетки? В горном массиве Юра на глубине 100 метров вырыт тоннель в форме правильного круга. Его протяженность без малого 27 километров. Здесь действительно кое-что вскоре начнет бешено и круглосуточно крутиться. Почти никто в мире об этом пока понятия не имеет… БАК, Большой адронный коллайдер, величайший в мире ускоритель тяжелых элементарных частиц – настоящая рулетка элементарных частиц, – сейчас заполняется оборудованием. Игра готовится… колоссальная! В результате этой игры мир, если не погибнет, изменится. То есть история человечества потечет по новому руслу… – Блюхер перевел дух и закончил: – Кузьма Андреевич, я думаю, что историку стоит попасть в точку смены парадигм, узнать, куда и почему покатятся предстоящие тысячелетия…
Чанов промолчал.
В зале отлета в середине монолога Блюхера возник Дада. Он слушал Блюхера рассеянно, как бы присутствовал на уже пройденном уроке.
«Значит, смена парадигм… – думал Чанов, идя на посадку. – Ну, что ж, не хуже, чем матрешками торговать»…
CERN оказался тихим и даже пустынным местом. Такси катило мимо металлического штакетника, за которым видна была череда разновеликих, но однотипных зданий, вполне скромных и вполне солидных. Уже почти стемнело, но небо еще отражало низкими облаками закатившееся солнце. Окна в домах не светились, но отражали закат. Шофер такси затормозил возле бюро пропусков. Путешественники высадились на белый плиточный тротуар, как полярники на льдину, Блюхер отдал молчаливому молодому человеку в окошечке какую-то бумагу и три паспорта. Тот все это вернул и выдал три белых пластиковых карты – ключи от CERN. Эти карты одну за другой съел автомат у входа, просканировал, проурчал удовлетворенно и выплюнул; решетчатая калитка в штакетнике распахнулась бесшумно. Молодые люди вошли на территорию смены парадигм.
Они брели, теплые от водки и шашлыка, по безлюдному городку, по рассекавшей его неширокой дорожке, выложенной в шахматном порядке серыми и белыми плитками. Наконец замерцал впереди некий остров света, и даже негромкая музыка полилась, какой-то фокстротик легкомысленный. Блюхер оглянулся к спутникам и радостно сообщил:
– Не иначе – подарок Санта-Клауса! Рождество, каникулы… заведение не должно бы работать…
Он уже бежал мелкой рысцой, и спутники припустили следом, любопытствуя, что там светится в потемках. Оказалось, что светится типичная советская «стекляшка»: плоское здание со стеклянными витринами вместо стен.
– Здешняя столовка! – крикнул, добавляя ходу, Блюхер. – И местный клуб.
Все было почти как дома. Однако стекла были абсолютно чистые, их и видно практически не было. А входная дверь – вращалась. Но публика, но музыка! Хрипло, как с древнего патефона, звучала «Рио-Рита», а люди говорили по-английски или по-русски, да хоть бы и по-японски, но народ, безусловно, был родной. Чанов научных ученых с юных лет наблюдал на всякого рода отцовских сборищах. На закрытых торжествах, где отцу вручали награды и премии, или на юбилейных заседаниях в институте, где отец сидел в президиуме, а мать с детьми в партере, на академических тусовках в ведомственных домах отдыха… А вокруг – физики. Мало пьющий, но пылкий народ, смеющийся и ссорящийся о непонятном… горячие холодные умы… Ни с чем не спутаешь.
Сотни две таких вот мужчин сидели за столами с пивными кружками и пластиковыми тарелками, на которых золотился картофель фри.
– Блюхер! – окликнул Василия Василиановича длинный парень. – Вот не ожидал! Сюда давай!
Блюхер радостно кинулся на зов. Парня звали Слава, он запросто говорил Блюхеру ты и Вася, а спутникам Васи крепко пожал руки, даже не глянув в лицо. Вася со Славой заговорили, как в пинг-понг бросились играть.
– Когда приехал? – Сейчас. – Что нового на Плюке?
[27]
Грид гридится? – Да ну его! Не гридится ни хера. Вот приехал с Робертом посоветоваться… А что «Атлас»? – Ползет по-тихому. Ты Кульбера видел? – Сейчас от него. А ты в Гатчину так и не съездил? – Не отпустили…
Не только Длинный Слава, но и Большой Вася забыли про Кузьму Андреича и Давида Луарсабыча. Минут через десять Дада и Чанов переглянулись.
– Где здесь гостиница? – крикнул Давид в затылок Блюхеру.
– А что? – Вася глянул невидящим взглядом и снова повернулся к Славе.
Дада, как Дата Туташхиа, встал, навис над Блюхером небритым лицом абрага и негромко произнес:
– Хочу помыться и лечь. – Он посмотрел в невинные глаза Блюхера и добавил заклинание: – Шени деда моветкан…
[28]
Блюхер улыбнулся, достал пластиковые карточки CERN и сказал, уже отворачиваясь:
– Через четыре дома по главной дорожке направо, до пузырьковой камеры, за нею корпус номер восемь… – и снова обратился с вопросом к метавшему в щербатую пасть жареную картошку Славе из Гатчины.
Дада и Чанов вышли. На улице стояла окончательная ночь, в разрывах облаков зажглись звезды. Кузьма Андреич и Давид Луарсабыч шли «направо по главной дорожке». Между двумя одинаковыми домами они заприметили посверкивающее в свете дальних фонарей сооружение, очень напоминающее самовар, остановились. Чанов подошел, встал на цыпочки и шлепнул никелированный цилиндр по боку. Загудело, как и положено в пустом латунном самоваре. Обойдя сооружение, Чанов не обнаружил краника для кипятка, но набрел на каменную табличку, лежащую на газоне. Надпись была на английском.
