Раненый не сводил с нее выпяченных глаз. А может, не сводил с кого-то за ней. Со своих родных, к примеру. С недоделанного и недосказанного за короткую жизнь. С тьмы за порогом Последней двери.
– Что мне для тебя сделать? – прошептала она, столь же крепко сжимая его руку, как и он сжимал руку ей.
Он попытался заговорить, но вышло лишь проскулить, губы оросила кровь.
– Кто-нибудь, принесите воды! – заверещала королева.
– Нет нужды, государыня. – Рин осторожно разомкнула их сцепленные пальцы. – Его больше нет. – Тут Скара осознала, что рука молодого мужчины обмякла.
Она поднялась.
Закружилась голова. Колючий жар охватил ее.
Кто-то орал. Надсадно, бурливо, не по-людски. В промежутках меж воплями она слышала, как дудит прядильщик молитв. Курлычет, курлычет, выклянчивает помощь, вымаливает милость.
Она шатко двинулась к двери. Чуть не упала, вывалилась во двор. Стошнило. Чуть не упала в рвоту. Смяла в горсти подол, убирая с пути новой рвоты. Смахнула со рта длинную сосульку желчи. Привалилась к стене. Затряслась.
– Худо вам, государыня? – Мать Ауд вытирала тряпицей руки.
– Мой желудок вечно слаб, – выкашляла Скара. Опять скрутил позыв, но на этот раз наружу вышли лишь едкие слюни.
– Всем нам приходится где-то запирать наши страхи. Особенно когда никому нельзя их показывать. По-моему, свои вы прячете в животе. – Ауд тихо положила руку на плечо королевы. – Место как место. Не хуже других.
Скара посмотрела на двери. Оттуда, из полумрака, стоны раненых долетали смутно и неразборчиво.
– Это случилось из-за меня? – потерянно прошептала она.
– Королеве не избежать трудных решений. Но при этом должно достойно сносить их последствия. Чем быстрее вы убегаете от прошлого, тем скорее оно вас настигнет. Остается одно – повернуться к нему лицом. Объять его. С его помощью мудрее подготовиться к будущему. – Служительница отвинтила с фляжки колпачок и протянула ее Скаре. – Воины равняются на вас. Чтобы им увидеть отвагу, вам не нужно сражаться.
– Я не воспринимаю себя королевой, – залепетала Скара. Она отхлебнула глоточек, и спиртное донизу обожгло ее разъеденную глотку. – Внутри я трусиха.
– Тогда ведите себя, будто вы смелая. Внутри никто не чувствует себя опытным. Никто не чувствует себя зрелым. Поступайте так, как поступала бы великая королева. Тогда вы ею и будете, кем бы себя ни воспринимали.
Скара выпрямилась и расправила плечи.
– Вы мудрая женщина и великий служитель, мать Ауд.
– Я ни то ни другое. – Служительница наклонилась к ней, подворачивая рукава выше. – Но я стала неплохо притворяться ими обоими. Вас опять тянет блевать?
Скара покачала головой, сделала новый жгучий глоток из фляжки и, передав ее обратно, смотрела, как вливает питье в себя Ауд.
– Говорят, в моих жилах кровь Бейла…
– Забудьте про Бейлову кровь. – Ауд стиснула предплечье королевы. – Ваша собственная ничем не хуже.
Скара судорожно перевела дух. И за своей служительницей последовала во тьму.
33. Совесть
Рэйт стоял на возведенном людьми участке стены возле башни Гудрун и разглядывал исполосованный, вытоптанный, утыканный стрелами дерн перед кольями, отмечавшими порядки солдат Верховного короля.
Он толком не спал. Кемарил за Скариной дверью. Снова в полудреме видел ту женщину, ее детей, и вскакивал в холодном поту, сжимая кинжал. Вокруг ничего, тишина.
Пять дней с начала осады, и каждый день враги шли на стены. Несли лестницы, ивовые загородки – закрываться от ливня стрел, града камней. Шли храбро, с лихим задором в глазах, с лютой божбой на устах – и, разбитые, храбро отступали назад. Из тысячи защитников они положили немногих, но все равно их атаки не прошли бесследно. От бессонницы каждый воин Мыса Бейла красноглаз, от страха – серолиц. Перевидаться со смертью один шальной миг – это одно. Но шеей чувствовать ее ледяное дыхание вчера, сегодня, изо дня в день – людям вынести не под силу.
Почти на границе выстрела лука набросали огромные горбы свежей земли. Могильники для каждого павшего за Верховного короля. Копают до сих пор. Отсюда слышно, как скребут почву лопаты, как жрец мелодично голосит песнопения – по-южански превозносит южного Единого бога. Рэйт вскинул голову, провел плашмя ногтями по старому порезу на шее, поморщился. Воину пристало ликовать над вражьими трупами, но никакого ликования внутри него давно не осталось.
– Борода мешает? – зевая, подковылял Синий Дженнер. Он приглаживал непослушные жидкие пряди, а те после этого лохматились хуже прежнего.
– Чешется. Странно, почему посреди такой заварухи нас все одно донимают разные мелочи?
– Жизнь – череда вредных пакостей, включая Последнюю дверь под конец. Побрился бы ты, да и все.
Рэйт продолжал чесаться.
– Мысленно я всегда умирал бородатым. И, как бывает с мечтами, здесь меня ждет подвох.
– Борода – это борода, и только. – Дженнер заскреб в своей собственной. – В метель харю греет, иногда не дает еде упасть на пол, но, слушай, знавал я одного мужика. Он отрастил бородищу длиннее некуда, и она попала в узду его коня. Мужика протащило через изгородь и переломило шею.
– Погиб от собственной бороды? Стыдоба-то какая.
– Мертвые сраму не имут.
– Мертвые вообще ничего не имут, – молвил Рэйт. – Из Последней двери возврата ведь нет?
– Может, и нет. Зато на этой стороне от нас чуточек, да остается.
– А? – вяло откликнулся Рэйт, равнодушный к наблюдению старика.
– Наши призраки селятся в памяти тех, кто нас знал. Тех, кто нас любил, ненавидел.
Рэйт подумал о лице той женщины, в слезах, крупно сверкавших в отсветах пламени. Прошло столько времени, а лицо не тускнеет. Он поработал кистью – тут же прорезалась застарелая боль.
– Тех, кто нас убил.
– Айе. – Взгляд Синего Дженнера устремился куда-то вдаль. Может, к личным зарубкам, отмечающим покойников. – Тех особенно. Ты как сам, ничего?
– Однажды сломал руку. До конца так и не вылечил.
– Такого не бывает, чтобы вылечил и забыл. – Синий Дженнер всморкнулся, громко прохаркнулся, пожевал губами и закрутил плевок через стены. – Кажется, этой ночью Колючка Бату познакомила с собой наших гостей.
– Айе, – согласился Рэйт. Сквозь крыло лагеря Яркого Йиллинга пролегал выжженный шрам, и, судя по запаху горелой соломы, она хорошо потрудилась над его обозами с сеном.
– С этой девкой здорово дружить и очень, очень плохо ссориться. – Дженнер хихикнул. – Она мне понравилась, еще когда в первый раз наткнулся на них у Запретной.
– Ты ходил по Запретной? – спросил Рэйт.
