Я принадлежу к необщительным типам – ну, ты знаешь, – и во время путешествия делаю вид, что рядом со мной никого нет. К тому же в те времена я был довольно застенчив (хочешь верь, хочешь не верь), и мне ужасно не хотелось говорить со старым занудой: что у нас могло быть общего? Но он начал разговор, а я не мог ему нахамить и просто отвернуться. Если память мне не изменяет, он указал на фантастический роман, вклинившийся между моей ногой и подлокотником кресла.
– Вы верите во всю эту писанину? – Шотландский акцент, хотя и не очень сильный; может быть, юго-восток или Эдинбург.
Я вздохнул. Ну вот, приехали, подумал я.
– Простите? Вы что хотите сказать?
– Ну, НЛО и всякое такое.
– Да нет. – Я перелистал страницы дешевой книги, словно ища в ней ответ. – Просто люблю научную фантастику. И потом, про НЛО пишут не так уж много. Вот эта книга совсем о другом. А про НЛО я, возможно, и читать бы не стал.
– Ах так. – Он посмотрел на книгу (меня смутила слишком яркая обложка, и я засунул книжку куда подальше). – Вы студент?
– Да. Вернее, нет. Был студентом. Закончил в этом году.
– Вот как. Небось наукой занимаетесь?
– Английским.
– Вот как. Но наука вам нравится?
Уверен, именно так он и сказал. На следующий день я записал большую часть нашего разговора и пару месяцев спустя написал об этом стихотворение – «Джек». Будь у меня те мои заметки, они бы подтвердили, что именно так он и сказал: «Но наука вам нравится?»
Так мы перешли к теме, о которой он всегда хотел поговорить.
Он – да, звали его Джек – не мог понять, как это люди рассуждают о событиях, случившихся миллионы лет назад. Как вообще человек может утверждать, что то-то и то-то произошло там-то и там-то, тогда-то и тогда-то? Он этого не понимал. Он был христианин, и Библия представлялась ему источником куда как более основательным.
Ты знаешь, что такое тоска смертная? Мы были в дороге уже два часа и даже Нортгемптона еще не проехали, и я был обречен (возможно, до самого конца пути, судя по акценту моего попутчика) сидеть рядом с древним старикашкой, который считал, что вселенная была создана в пять вечера, в 4004 году до нашей эры. Черт бы его драл.
Я был молод и глуп и на самом деле попытался объяснить (я смотрел программу «Горизонт» и иногда перелистывал «Нью сайентист»).
Пусть теперь стихотворение перебьет мой рассказ (пишу по памяти, так что не суди слишком строго).
И боже мой, читатель, что я мог?
Да, сделал я несмелую попытку,
Сказал, что все взаимосвязано, что физики
И химии законы, благодаря которым
Он сидит в автобусе, урчащем на шоссе,
На протяжении веков определяли жизнь.
Упомянул я углерод 14
И длительный его полураспад,
Ориентацию магнитных линий,
Впечатанных в породу
Огнем пожаров древних,
Окаменелости назвал и континентов дрейф,
Эрозию и непрерывность
И неизбежность перемен…
Но с первых самых слов,
Да что там говорить – еще до них
Я знал, что вопиет в пустыне мой глас.
А где-то в глубине,
За всем этим набором дилетантщины
Нечто похожее гораздо больше
На то «я», что было мной в реальности,
В очки его смотрело и слушало.
Старинные очки в оправе толстой
Со слоем пыли.
Перхоть, мертвые чешуйки старой плоти,
Волоски, что слиплись от сала кожного
И пота, царапины на стеклах – все это
Смотреть ему мешало, даже если бы
Глаза его не сдали с тех времен,
Когда диоптрии ему назначил окулист.
Та въевшаяся в стекла муть,
Безлично-обезличенная грязь
Лишала их какого-либо смысла,
Эти линзы. Но как глаза за ними —
Эти старческие мутные глаза —
Могли бы разглядеть, что стекла
В их виде нынешнем
Мешают только им смотреть на мир?
(В те времена я практически не пользовался рифмой, считая ее лишь одним поэтическим средством в ряду прочих.) Там было что-то еще – рассуждения о «видимости», о туманности мышления и все в таком роде, но я это опускаю, чтобы без дальнейших задержек привести концовку:
Но он был глух ко всем моим словам.
Сорвал я голос,
Но наконец доехали мы до Шотландии, и он сошел —
сестра его ждала в каком-то маленьком,
дождем избитом городке.
Ну как? Идем дальше.
Прошлая неделя. Я с основным ядром Литературной творческой группы сидел в поезде-экспрессе. Мы направлялись в Лондон на чтения в Институт современных искусств (Кэти Акер, Мартин Миллар и др.). Я сидел напротив Мо – симпатичного индийца с усиками и очень умного. Почему он выбрал нас, а не Оксфорд или Кембридж – одному богу известно. Я вылил содержимое маленькой бутылочки «феймос граус» в пластиковый стакан и вытащил книгу, которую собирался читать, и тут Мо… напрягся. Я плоховато разбираюсь в телесном языке. Я знаю, что многое проходит мимо меня (понимаешь – я ведь слушаю, что мне говорят), но, такое ощущение, Мо вдруг превратился в ледяную статую, и эти волны холодной враждебности стали накатываться на меня через стол. Другие тоже это заметили и замерли.
Значит, я вытащил «Сатанинские стихи» Салмана Рушди из рюкзака, так? А Мо сидит на своем месте и ждет, что сейчас эта книга начнет коробиться, морщиться и наконец прямо у меня в руках займется огнем.
Я не знаю, слышал ли ты про шумиху вокруг этого романа. Новость не то чтобы для первых страниц, и пусть так будет и дальше – но после выхода книги много мусульман требовали ее запрета, изъятия или чего уж там, потому что она содержит (как они утверждают) нечто богохульственное против Корана. Я разговаривал на тему авторской свободы и религиозного цензорства в нескольких аудиториях, но роман так до сих пор и не прочитал, и мне не приходило в голову, что кто-нибудь вроде Мо (которого не было ни в одной из этих аудиторий) может оказаться на стороне плохих ребят.
– Мо, что-то случилось?
– Это плохая книга, мистер Манро, – сказал он, глядя на книгу, а не на меня. – Она злая, кощунственная. – (Остальные погрузились в смущенное молчание.)
– Слушайте, Мо, если эта книга оскорбляет вас, я ее уберу, – сказал я (и так и сделал). – Но я думаю, мы должны поговорить об этом. Итак, я сам еще не читал этой книги, но на днях я говорил с доктором Меткафом, и он сказал, что куски, которые кое у кого вызывают протест… это всего две-три страницы, не больше, и он не понимает, почему вокруг этого столько шума. Я хочу сказать, ведь это лишь роман, Мо. Это не… религиозный трактат. Это же вымысел.
– Дело не в этом, мистер Манро, – сказал Мо. Он смотрел на мой маленький красный рюкзачок, словно там была атомная бомба. – Рушди оскорбил всех мусульман. Он всем нам плюнул в лицо. Это как если бы он всех наших матерей назвал шлюхами.
