– Надеюсь, через пару недель я смогу летать, господин подполковник, – сказал он.
Тоон никогда не был ему симпатичен, но он сделал над собой усилие и изобразил залихватскую улыбку.
– Вот как? А доктора придерживаются иного мнения… если только не говорят вам одно, а мне – другое.
Он нахмурился:
– Ну, может быть… через несколько недель…
– Не исключено, что нам придется отправить вас домой, капитан Закалве, – объявил Тоон с неискренней улыбкой, – или по меньшей мере на материк, ведь ваш дом, я слышал, далеко.
– Я уверен, что смогу вернуться к исполнению своих обязанностей, господин подполковник. Конечно, я понимаю, что все будет зависеть от итогов медосмотра, но…
– Да-да-да. Что ж, подождем и посмотрим. Гмм. Прекрасно. – Командир встал. – Могу я что-нибудь…
– Вы ничего не можете… – начал было он, но, посмотрев на лицо Тоона, осекся: – Прошу прощения, господин подполковник.
– Вы не дали мне договорить, капитан. Могу я что-нибудь для вас достать?
Он посмотрел на белые простыни.
– Нет, господин подполковник. Спасибо.
– Ну, скорейшего вам выздоровления, капитан Закалве, – холодно сказал Тоон.
Он отдал Тоону честь. Тот кивнул, повернулся и вышел.
Он остался один, рядом – белый стул.
Несколько секунд спустя появилась сестра Талиба, скрестив руки на груди. Круглое бледное лицо женщины лучилось спокойствием и добротой.
– Постарайтесь уснуть, – сказала она и вышла, унося стул.
Он проснулся посреди ночи и увидел, что снаружи через снежную пелену пробиваются лучи прожекторов. На их фоне падающие хлопья казались множеством прозрачных теней, мягко круживших в резком, направленном вниз свете. Белизна за окном накладывалась на черноту ночи, и получался компромиссный серый фон.
Он проснулся и сразу же ощутил цветочный запах.
Он сжал руку в кулак под подушкой и ощутил под пальцами острые длинные ножницы.
Он вспомнил лицо Тоона.
Он вспомнил помещение штаба и четырех старших офицеров. Те пригласили его выпить, сказав, что хотят с ним поговорить.
В комнате одного из офицеров (он пока не мог вспомнить их имен, но был уверен, что скоро вспомнит, и уже мог бы их опознать) его спросили, действительно ли он говорил в столовой то, что им передали.
Он был уже слегка пьян, почувствовал себя очень умным и решил выведать что-нибудь интересное, а потому рассказал офицерам то, что, как считал, им хотелось услышать, а не то, что он говорил другим пилотам.
И обнаружилось существование заговора. Он хотел, чтобы новое правительство сдержало свои популистские обещания и прекратило войну. Они же хотели поднять мятеж и нуждались в хороших летчиках.
Возбужденный от выпивки, взвинченный, он ушел от них – пусть себе думают, что он с ними заодно, – и направился прямо к Тоону: жесткому, но справедливому, неприятному и мелочному, тщеславному и надушенному. Но было известно, что Тоон – за правительство. (Правда, Сааз Инсил как-то сказал, что в разговорах с пилотами Тоон – за правительство, а в разговорах с начальством – против правительства.)
И это выражение на лице Тоона…
Не тогда – позднее. После того, как Тоон приказал никому ни о чем не говорить, считая, что и среди пилотов могут найтись предатели, и велел ему отправляться в постель, словно ничего не случилось. И он пошел. Будучи навеселе, он, видимо, среагировал на мгновение позднее, чем нужно: на него накинулись, прижали к носу пропитанную чем-то тряпку и держали, пока он сопротивлялся. Но не дышать он не мог, а потому вдохнул ядовитые пары в изрядном количестве.
Его проволокли по коридору – ноги в носках скользили по плиткам пола – двое человек, по одному с каждой стороны. Они направились в один из ангаров, и кто-то из этих двоих подошел к кнопкам лифта, а он видел лишь пол, словно сквозь туман, и был не в силах поднять голову. Но от человека справа пахло цветами.
Где-то наверху со скрежетом открылись створки двери. Он услышал, как воет ветер в темноте. Его потащили к лифту.
Он напрягся, сумел повернуться, вцепился Тоону в воротник и увидел его лицо – испуганное, с расширенными от ужаса глазами. Человек слева ухватил его за другую руку, но он вывернулся, освободился от хватки Тоона – и увидел пистолет в кобуре подполковника.
Он выхватил пистолет. Вспоминалось ясно: он тогда закричал и бросился прочь, но упал, затем попытался выстрелить, но ничего не вышло. В дальнем конце ангара мелькали огни. «Он не заряжен, не заряжен!» – кричал Тоон, обращаясь к другим. Люди посмотрели в дальний конец ангара. На дорожке стояли самолеты, и кто-то кричал, что запрещено открывать двери по ночам, если внутри горит свет.
Он не видел, кто это сделал. Удар кувалдой по голове, а потом – белый стул.
За освещенными окнами валил снег.
Он наблюдал за снегопадом до рассвета, все вспоминая и вспоминая.
– Талиба, передайте, пожалуйста, капитану Саазу Инсилу, что я должен срочно его увидеть. Пожалуйста, пошлите сообщение в мою эскадрилью.
– Непременно. Но сначала лекарства.
Он взял ее за руку.
– Нет, Талиба. Сначала позвоните в эскадрилью. – Он подмигнул ей. – Пожалуйста, сделайте это для меня.
Сестра покачала головой.
– Вот ведь упрямец, – сказала она и направилась в коридор.
– Ну что, Инсил придет?
– Он в увольнении, – сказала Талиба, беря его медицинскую карту, чтобы проверить, какие лекарства нужно давать.
– Черт!
Сааз ничего не говорил ему про увольнение.
– Ну-ну, капитан, – сказала она, встряхивая бутылочку.
– Талиба, тогда полиция. Позвоните в военную полицию. Сейчас же. Это очень важно.
– Сначала лекарства, капитан.
– Хорошо. Но обещайте сделать это, как только я приму лекарства.
– Обещаю. Откройте рот пошире.
– А-а-а-а…
Черт бы подрал Сааза с его увольнением. Черт бы подрал его дважды за то, что он вообще не обмолвился об этом. А Тоон – ну и крепкие нервы! – пришел его навестить, проверить, помнит он или нет.
А что случилось бы, если бы он помнил?
Он снова нащупал ножницы под подушкой. Те никуда не делись – холодные и острые.
– Я сказала им, что дело срочное, и они ответили, что уже едут, – сказала Талиба, входя в палату, на сей раз без стула, и посмотрела на окна: снаружи по-прежнему бушевала метель. – А я должна дать вам кое-что, чтобы вы не уснули. Они хотят, чтобы вы были во всеоружии.
– Я и так во всеоружии. Я и так не сплю.
